Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством. Глеб Павловский

– мифологема, категория, к которой прибегнет монархия, когда у нее возникает проблема опоры. У постдекабристского царя Николая она возникла впервые. Отсюда идеологическая триада: православие-самодержавие-народность, где новым членом и является народность. С чего бы императорский двор ввел в кредо народность, если б не нуждался в опоре? Народ – это искомая, загадочная субстанция – те, на кого нельзя опереться теперь, но кому принадлежит будущее!

      Та же дилемма у разночинцев: рассчитывать на народ в его нынешнем виде революционерам нельзя, но ему принадлежит будущее. Что многое объясняет в Чернышевском: да, на народ рассчитывать глупо, но есть моменты, когда народ себя проявляет с энергически бушующей силой. И надо приготовиться к такому редкому случаю. Но дать случайному перейти в нечто постоянное нельзя, поскольку народ для этого не приспособлен.

      Отсюда его знаменитая листовка, за которую у советских историков сыр-бор, а Чернышевскому – каторга («Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». – Г. П.). Бессмысленная затея, но по-человечески понятная: дали печатный станок – как публицисту устоять? Костомаров-втируша умеючи в душу влез. Чернышевский надиктовал листовку, не желая, чтобы почерк узнали, да еще перепутал проект реформы с официальным ее текстом. А в чем содержание громкой крамолы? Что там великий революционер предлагает народу? Да ничего вообще! Вас обманывают, то-се, пятое-десятое, а вот в дальних странах есть народовластие… А делать то что? Ничего – ждите, подадим сигнал.

      Кому в безграмотной стране нужна такая бумага, отпечатанная на костомаровском станке? Кому она адресована, кроме полиции? Это всего лишь запальчивая реакция Чернышевского на листовки, что уже навыпускали «новые люди», рвущиеся к самостоятельным действиям в обход властителя дум. Не тронь народа – он мой!

      Конечно, категория народа в России имела некоторое основание. Были циклически повторяющиеся народные войны, то отечественные, то крестьянские. Было то множество, которое Кавелин назвал калужским тестом. Есть его выражение – в России не народ, а калужское тесто, всякий пеки, что желаешь, – масса без выделенных интересов, разграниченных сфер, без воли к действию. Русская размазня и неопределенность, а с другой стороны – две мифологемы «народа», два посягательства: абсолютистское и народническое.

      Как-то выступая в Институте истории, я сказал (что мне тут же зачислили в «ревизионизм»): ошибался Владимир Ильич – не декабристы «страшно далеки от народа», эти близки, но страшно удалены разночинцы! И оттого далеки, что из народа вышли. Вышли, и отдалились – вернуться нельзя, идти вперед не с кем. Русскую армию разночинцам было не поднять, а декабристы умели – да какую армию! Жившую на бивуаках вровень с офицерами, ту, что войну с Наполеоном прошла. Декабристы много народней «народников».

      38. Невольный компромисс князя Трубецкого.

      – Чем близок мне князь Сергей Петрович Трубецкой – тем, что, потерпев поражение, принял вину