Невеста Субботы. Екатерина Коути

А Дезире – чьей-то собственностью.

      – Они не узнают, Ди. Неоткуда им узнать. Тетя Иветт не поддерживает контактов ни с кем из родни, кроме Нанетт, а уж их переписка проходила мою цензуру.

      Но слезы ручейками текут по ее щекам. Родинка мокро блестит, как бусина гагата.

      Подхожу к сестре и обнимаю ее крепко-накрепко. Шепчу в ухо:

      – Ничего не бойся, я защищу тебя от всех бед. Разве я не защищала тебя раньше?

      Она то ли кивает, то ли вздрагивает. Ей есть что вспомнить.

      – Вот видишь! Мы никогда не расстанемся. Даже после замужества мы поселимся по соседству и будем вместе растить детей. Я всегда буду рядом.

      – Спасибо, – шепчет она в ответ и по старой памяти вытирает лицо рукавом, а не платком.

      Я иду распаковывать чемоданы, сестра – двигать мебель, пока в комнате не воцарится окончательный уют. Слышу, как скрипит ее корсет, когда она толкает комод, который, по ее мнению, загораживает окно, отсекая и без того скудные лучи света. Только с доской Дезире терпит неудачу. Тут дергай не дергай, а снять доску не удается. Намертво болтами прикручена.

      Предлагаю сделать доску окном домой. Под недоуменным взглядом Дезире беру мел с полочки и начинаю рисовать. Несколько штрихов, и появляется наша усадьба, одноэтажный дом о двух крыльях. Дом стоит на кирпичных столбиках – с ними никакое наводнение не страшно. За домом кухня и службы, фруктовый сад и дуб, на котором висели мои качели, а чуть поодаль – хижины негров и бескрайние поля сахарного тростника. За ними виднеется кирпичный конус – труба сахароварни, а на горизонте темнеет бахрома заболоченных лесов. Вот она, плантация Фариваль.

      – Как взаправдашняя! – всплескивает руками сестра, а я победно улыбаюсь.

      Еще бы, ведь я отличная рисовальщица.

      «Ты отличная рисовальщица, Флоранс, – говаривала сестра Евангелина, обучавшая нас изящным искусствам. – Жаль, художницей тебе не стать. У тебя верный глаз и техника выше всех похвал, но нужен простор, нужен свободный полет мысли. Если бы фра Анжелико рисовал только то, что у него перед глазами, ему бы, конечно, удались складки на плаще Девы Марии. Но как быть с радужными крылами архангела?»

      Вечером Дезире пугает меня до полусмерти. В сундуке, который набит старыми игрушками, она находит заводную куклу и, пока я взбиваю подушку, поворачивает ключик, а затем накидывает на куклу черную кружевную шаль Мари. Скрежет заставляет меня обернуться…

      …И на мои истошные вопли сбегается полдома! А кто бы не испугался, если бы к нему скачками ползло нечто черное, с белой сердцевидной и при этом скрежетало? В такие моменты страх сдувает с души налет рациональности.

      Убедившись, что я, во-первых, благополучна, а во-вторых, обладаю всеми задатками истерички, Иветт удаляется в сопровождении своей свиты. А я гоняюсь за сестрой по детской и, загнав ее в угол между туалетным столиком и разрисованной доской, начинаю тузить подушкой. Дезире закрывает лицо, выставляя вперед острый локоток, и заливисто хохочет. Я тоже смеюсь, то и дело чихая от летящих мне в нос перьев. Затем мы миримся, обнимаемся