Мэйфейрские ведьмы. Энн Райс

Он крепко прижимал Роуан к себе, целовал шелковистую шею, залитые слезами щеки и даже сами соленые капли.

      – Ты правильно сделала.

      Слегка отстранив Роуан, он торопливо сорвал и отбросил в сторону перчатки. Какое-то время он пристально смотрел на свои руки, потом перевел взгляд на Роуан.

      В ее глазах, наполненных сверкающими в пламени камина слезами, читалось легкое удивление. Чуть помедлив, Майкл коснулся пальцами ее головы, провел по волосам, погладил щеки…

      – Роуан…

      Усилием воли он постарался поскорее прекратить беспорядочное мелькание бредовых образов и приказал себе видеть только ее, ту, которая была сейчас в его объятиях. И вновь где-то глубоко внутри возникло удивительное обволакивающее ощущение, точно такое же, какое на миг вспыхнуло в нем по дороге сюда. Внезапно его словно ударило током, по всему телу разнесся нестройный гул, и он почувствовал, что знает о Роуан все: о том, насколько она честна и порядочна, о присущей ей от природы глубинной доброте, о том, сколь насыщенна ее жизнь. Калейдоскоп сменяющихся, сталкивающихся между собой образов лишь подтверждал истинность того, что он уже постиг, правильность его впечатления в целом. И только это имело сейчас значение.

      Руки Майкла скользнули под халат, коснулись нежного, стройного тела, такого восхитительно горячего под его избавившимися от перчаток пальцами. Он наклонился и поцеловал ее грудь… Сирота, одинокая, испуганная, но до чего же сильная, неукротимо сильная.

      – Роуан, – снова прошептал он. – Пусть сейчас будет важным только это.

      Она вздохнула и будто обмякла на его груди, точно сломанная травинка. Под натиском разгоравшегося желания боль ее отступила.

      Майкл лежал на ковре, подперев голову левой рукой. Правая небрежно держала над пепельницей сигарету. Чуть в стороне стояла чашка с горячим кофе. Должно быть, уже девять утра. Он позвонил в представительство авиакомпании, и ему предложили лететь дневным рейсом.

      Однако мысль о расставании с Роуан будила в душе тревогу. Ему нравилась эта женщина – так, как до сих пор не нравился никто. Правильнее сказать, он был буквально околдован ее умом и в то же время почти болезненной ранимостью, беззащитностью, которая трогала Майкла до глубины души, пробуждая желание уберечь, оградить ее от всего, что способно причинить боль. Сознание собственной значимости доставляло такое наслаждение, что ему даже сделалось стыдно.

      Они проговорили несколько часов подряд – спокойно, уже без настоятельного стремления до конца излить душу и эмоциональных всплесков. Роуан рассказывала, как она росла здесь, в Тайбуроне, и почти каждый день ходила на яхте, заменявшей ей самые лучшие школы. Она вновь упомянула о рано проявившейся тяге к медицине, к серьезным научным исследованиям, о том, как мечтала об открытиях в духе Франкенштейна, только более продуманных и перспективных. Потом у нее обнаружился и в полной мере проявился талант хирурга. Роуан не хвасталась этим – она просто рассказывала о хирургии, о волнующем чувстве,