Единственный пассажир. Павел Ха

атился за ручку и рванул на себя. Тяжелая дверь с противным жестяным скрежетом отъехала в сторону, обнажив полутемное нутро пассажирского салона.

      В салоне было пусто. Все кресла застыли в ожидании пассажиров, которых, судя по запыленности сидений, не видели давно. Согнувшись, он проскользнул внутрь и уселся спиной к водительскому месту.

      – Оплачиваем проезд! – прозвучало из кабины. Он пошарил в кармане, достал горсть монет и, не глядя, бросил в привычную пластмассовую чашку.

      – А двери кто закрывать будет? Пушкин?

      Он не ответил и даже не пошевелился. Эту фразу он слышал уже сотню раз.

      «Газель» заворчала, тронулась, но тут же притормозила. Дверь по инерции проехала вперед и захлопнулась. Водительские хитрости – каждый раз одно и то же…

      – Куда едем? – поинтересовался за спиной все тот же бесцветный голос.

      – «Полины Осипенко», – буркнул он и закашлялся.

      В кабине деликатно выждали, а затем повторили с той же интонацией:

      – Куда едем?

      – На Кудыкину гору! – рявкнул он.

      За спиной незамедлительно откликнулись:

      – Не понял! Остановка с таким названием ни в одном маршруте не значится!

      – «Полины Осипенко»! – громко и четко произнес он и раздраженно добавил. – Мог бы уже запомнить…

      Урчал мотор. Микроавтобус стоял, не трогаясь.

      «Ну, давай, – устало подумал он, – спрашивай про время, про погоду…»

      И словно откликнувшись на его мысли, невидимый водитель сказал:

      – Время…

      Будто и не спрашивал вовсе, а размышлял про себя.

      – Полдень, – ответил он. – Середина июля.

      – Погода?

      – Солнечно, – сказал он. – Легкая облачность.

      Подумал и зачем-то добавил:

      – Без осадков.

      Хрустнула коробка передач, маршрутка качнулась и поехала.

      Он порылся в кармане, достал сигареты.

      – Курить можно? – и, не дожидаясь ответа, щелкнул зажигалкой. Закурил, бросив косой взгляд на пожелтевшие листки бумаги, приклеенные к стеклу. На одном из них значилось:

      «КУРЕНИЕ В ПАССАЖИРСКОМ САЛОНЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»

      На другом:

      «НЕ СОРИТЬ!»

      Он горько усмехнулся и стряхнул пепел на пол.

      – Музыку? – предложили из кабины.

      – Нет.

      Движение начиналось от цирка. Оно всегда почему-то начиналось именно отсюда. Вывернулся в окне знакомый цирковой купол, ярко засветились на афише крупные буквы:

      «ГАСТРОЛИ МОСКОВСК…»

      Остальное скрывали деревья.

      За окнами проплывали – одна за другой – Воронежские улицы. Везде царила привычная суматоха. Сновали автомобили, сигналили, мигали поворотными огнями. Мелькали огромные рекламные плакаты, вывески, витрины магазинов блестели на солнце. И люди, много людей, деловито вышагивали по тротуарам. Мальчишки на велосипедах носились вдоль домов. Неспешно брели старики. Красивые девушки в коротких волнующих юбочках весело смеялись над чем-то и по-птичьи взмахивали руками.

      И все это уносилось назад, будто в прошлое, в далекие невозвратные дни.

      Он курил молча, одну за другой, жадно затягиваясь, швырял на пол окурки. Слезы текли по лицу, он вытирал их дрожащей ладонью – они мешали видеть – и смотрел, смотрел… Он не стеснялся этих слез, потому что всегда плакал в маршрутном такси, но никто и никогда этих слез не видел.

      Над Воронежем раскинулось великолепное голубое небо, по которому медленным стадом брели белоснежные кудрявые облака. Деревья стояли во всей своей изумрудной пышности, и легкий ветер шевелил их резную листву.

      Маршрутка выехала на проспект Революции. Ослепительно сверкнула застекленная громадина кинотеатра «Пролетарий». Он посмотрел на плакаты с названиями картин и убедился, что фильмы все те же. Промелькнули здание ТЮЗа и одиноко сидящая на тротуаре серебряная собака с позолоченным ухом, ГУМ, почтамт, Дом офицеров. От дома к дому через проспект протянулась знакомая рекламная растяжка, которая кричала красным:

      «ВИКЛАН» – ОКЕАН ЭНЕРГИИ!»