Солнце мое. Борис Алексеев

глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

      Наперво подвели девицу к чудищу. Поставили на камешок и давай наряжать. Каких только жемчугов на деву не навесили, какими узорчатыми плавниками не прикрыли милую наготу – краса, да и только! Чудище доволен. Вдруг подтянулся к трону огромный донный краб. Привстал на розовых клешнях и заговорил, шевеля усами:

      – Нельзя её. Моя она!

      Нахмурилось чудище.

      – Почему твоя?

      – Я первый на неё глаз положил! – пискнул краб. – Нельзя, чтоб ему заместо меня…

      Поднялось тогда чудище в рост (рост немалый – глубины не хватает!) да как гаркнет:

      – Женить на человеке!

      На том и порешили. Кто против силы пойдёт? – Дураков нет. Проводили нас каракатицы, всплакнули, напутствуя: «Сколько проживёте – всё ваше…»

      Зажили мы с русалкой – душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся, вместе о родине дальней плачем – чем не собеседники.

      – Откуда ты, милая? – первым делом спросил я её.

      – Из Картахены, господин, – ответила дева.

      – Соседушка, значит!

      Стал я расспрашивать дальше. Как зовут, как в море оказалась. Выяснил: зовут Катрин (странное скандинавское имя). В море подалась добровольно, по любви – дело обычное. Был жених, рыбачок из Сан-Педро. Был да сплыл. Не вернулся парень с путины. А как узнала о том дева, написала отцу с матерью прощальную записочку и в море искать жениха подалась. Да только велико оказалось море. Не встретила Катрин своего суженого. Проще иголку в стоге сена сыскать, чем любимого середь морских глубин обнаружить. Осталась дева одинокой и неприкаянной, одно слово – русалка.

      Приютила бедную девушку добрая каракатица, окружила заботой. Стала русалочка понемногу оттаивать да веселеть. А тут, как на грех, объявился этот краб-стригун. И давай свататься. Только кто ж за такого уродца замуж пойдёт? А он, меднолобый, повторяет без устали: «Всё равно моей будешь!» Каракатица ему: мол, ступай, стригун, по добру по здорову, не пойдёт любава за тебя, окаянного. И я, не гляди, что старая, – того не допущу! Краб клешнями лязгает (пугает, значит), пятится, но прочь не уходит. Отсидится за кораллом и опять за своё.

      – Ах, Огюст, Огюст! Не окажись ты в затоплении, извёл бы меня вконец поганый краб! – нашёптывала дева, глядя мне в глаза. – Открою тебе тайну: моего суженого тоже Огюстом звали. Уж не ты ли он?..»

      Время под водой – вещь неопределённая. Ни дня, ни ночи. За тинными шепотками и любовными переглядами можно и вовсе забыть о времени. Помню, отец любил повторять русскую поговорку: «Счастливые часов не наблюдают!» Вот только счастье наше недолгим было. Случилось мне как-то беседовать с чудищем о вреде морского разбоя.

      – Что ж ты меня упрекаешь в вероломстве? – усмехалось чудище. – Слышал я, в ваших лесах волки живут. Истинные разбойники! А чем наша донная братия хуже? Ты пойми, нельзя человеку прощать самозванство. Захиреет он, как пить дать, захиреет!

      Я в ответ и так, и этак. Нет, стоит царь морской на своём: