Юность в Железнодольске. Николай Воронов

на погибель.

      – Не нами заведено. Трогай. До вечера надо на квартиру встать.

      Спуск был крутой. Перерушев сам не сел в рыдван и Марию с Сережей не пустил.

      Поблизости от дороги, у скалы, Сережа спугнул тушканчика, погнался за ним. Тушканчик, выметнувшийся из-за скалы, плохо видел на солнечном склоне: он петлял возле Сережиных ног, задевая его колени то кнутиком хвоста, то длиннущими задними лапками. Сережа думал, что тушканчик играет с ним, и, останавливаясь передохнуть, приговаривал:

      – Ну, мамка! Ну, мамка!

      Мария была довольна: он счастлив. Что ему отец, если она рядом?

      У подошвы горы вытягивался из-за бараков верблюжий караван. Оттуда наволокло вместе с пылевой поземкой его щелочной запах. Тушканчик напрямик ударился к гольцам на макушке горы.

      Верблюды напугали Чирушку. Пока они, высокомерно ступая, не поднялись на перевал, она все шарахалась, приседая в оглоблях. Над ней потешались, скалясь в улыбках, крупные киргизы погонщики.

      Бараки были новые, нештукатуренные. На досках золотела смола. Из щелей завалинок выдувало золу. Под бельем, сохшим на крученых электрических шнурах, шмыгали дети, играя в догонялки.

      Марию и Перерушева распотешила курица, привязанная к будке. Курица видела на высокой грядке колючие огурчики. Ей хотелось склевать их, но шпагатина была коротка, и курица прыгала на одной ноге, целясь желтым носом в тощенький огурчик, и, не доставая его, недоуменно крутила головой. Было смешно, что курицу привязали, как животину, а для приметности запятнали фуксином крылья.

      Из барачного окна, растворенного на будку, высунулась баба:

      – Чего ржете? Эка невидаль – привязана несушка.

      – То-то что невидаль, – крикнул Перерушев и заслонился ладонью, но тут же открыл серьезное лицо, словно сгреб улыбку в кулак. – Ты не серчай, тетя.

      – Племянник выискался!

      – Ты лучше скажи, гражданочка, есть ли тут заезжие дворы али что вроде.

      – Для вас приготовили. Начальство экстренное совещание для того собирало.

      – Я по-доброму, ты – срыву.

      – Тут все злые. Посъехались со всего свету, жилья не хватает, товаров, хлеб по карточкам. Тут только иностранным техспецам благодать: американцам, немцам да итальянцам-макаронникам. Магазины для них, столовки. Заработок получают прямо в банке. Придут в банк, им кубиков золотых отвешают на весах. Они ссыпают кубики в мешочек – и айда пошел.

      – Вот оно как! Заезжие дворы-то есть?

      – Гостиница выстроена. Подле управления заводом. Да туда, сказывают, только головку пущают. Прорабов, инженеров… Вы не торговать ли чем?

      – Мальчонку вот продадим.

      – Нам бы своих прокормить. Сами-т каковски будете?

      – Из Ершовки.

      – Неужто в город надумали? Отсиделись бы в деревне, поколева трудность.

      – И в деревне не слаще.

      – Зато кур не привязываете.

      – Точно. Давно башка рубил и ашал. Нишева. Сретне живем. Нам лишь бы шяй был.

      – Чудной ты мужик! Зачем язык ломаешь?