Юность в Железнодольске. Николай Воронов

батрачила на мироедов? Должна зарубить на носу: не всепрощение – классовая ненависть. Когда на него покушалось кулачье, уж конечно никто из них слюней не распускал о том, что будет с тобою и Сережей, если удастся Анисимова ухлопать.

      Мария соглашалась с ним: прав, прав. Но не могла отказаться от своего зарока, который в отрочестве дала себе на заимке, когда узнала, что бесследно пропали и Петя, и Дуня, и Паша, оставленные у детдома.

      – Маленьких спасать! Допоследу! – кричала она. – Пусть они атаманские, купеческие, из дворян, от мироедов-кулаков – они-то чем виноваты?

      – Яблоко от яблони недалеко падает. Ты вот! Отец царизму продавался… Тебя тянет лакейничать поскребышам сельских эксплуататоров.

      – Ума у тебя с гулькин нос, спесь и лютость. Замахиваешься мир переделывать, а одним ломом орудуешь. Лом я не сбрасываю со счета. Тонкость, учти, нужна. Тонкие инструменты, наподобие как у часовых мастеров.

      – Завертелась змея на огне! Не нравится насилье? А как вы, казачье, над народом насильничали? Вас было только в Оренбургском войске сверх двух миллионов… Потерзали народишко.

      – Ничегошеньки ты в нас не понимаешь. Мы были вольница. Пугачева кто поддерживал?

      – Вы его и предали.

      – Головка предала. Простое-то казачество всей душой всегда было за счастье, за народ. Да его…

      – Вольница… Обвели вас цари вокруг пальца, приручили, палачами у себя сделали.

      – Справедливо. Обман был, хитрость была, приручили, да не всех. Из нас тоже революционеры вышли. До Блюхера большим войском командовал Николай Каширин, верхнеуралец.

      – Исключение.

      – Исключение на то и исключение, чтоб редкостью быть.

      – Навострилась язык чесать…

      – Лом, лом ты.

      Ссора кончалась тем, что мать выскакивала во двор и там рыдала, замкнутая ночью и забором.

      Отец срывал с себя сапоги, галифе, гимнастерку. Наган под подушку. Забывался мгновенно. И его лицо было отмечено непреклонной справедливостью даже во сне.

      По требованию отца мать вызвали на заседание правления колхоза и сняли с работы.

      А накануне жатвы, во время полдневного урагана, какие здесь налетали часто, детский сад, кем-то подожженный в комнатах, весь выгорел изнутри и полузавалился. Дети увидели пожар с берега, где строили песочную деревню.

      Вскоре после этой беды мать бежала в Железнодольск.

      Глава восьмая

      Любил ли он ее?

      Его отношение к ней осталось в моих впечатлениях однокрасочным: суров, взыскивает, наставляет. Хоть бы раз невольная нежность подплавила строгий взгляд и ласка, пусть мгновенная, подтопила льдистый фальцет. Ничего этого не находит в себе моя ранняя память.

      И все-таки, наверно, он любил.

      Вот что случилось, когда мне было почти полных восемь лет.

      Мы уже легли спать и слушали, как укладывается на покой барак. Вдруг услышали чьи-то задубенелые шаги