Юность в Железнодольске. Николай Воронов

через кухню, и участковый разведет их по домам, чтобы не тронули бандиты.

      Все закончится тем, что сторож столкнет Мишу с крыльца.

      Назавтра Миша опять в «Девятке». Официантки ему врут. Но он и без того не сердится. Они опять приглашают Мишу в провожатые. Он радуется, верит. И повторяется прежнее.

      В понедельник на карусели не катают. Миша неприкаянно слоняется по базару. Спросят, почему он кислый, – пожалуется:

      – Однорукий придумал выходной. Маманя ругаться будет.

      – Неужто, Миша, ты ее содерживаешь?

      – Маманя копеечки просит.

      – Есть-то ведь ей надо.

      – Ливерные пирожки.

      – Значит, пирожки с ливером матери носишь?

      – Из «Девятки».

      – А вот в «Девятку» тебе не след ходить. Ты не инженер какой-нибудь, не американец.

      – Галина Мироновна рассельдится.

      – Эка важность.

      – Галина Мироновна женится на мне.

      – Тогда ходи. Человеку парой назначено жить. Правильно, Миша. Калган у тебя варит на все сто процентов.

      Милостыню Миша боится просить. Срамили много раз: «Буйвол краснорожий! Иди-ка ты на товарную станцию вагоны разгружать». Иногда он заработает тем, что туши из ледника в мясной павильон переносит, или тем, что дотащит комод, шкаф, кровать.

      Однажды в такой маетный для Миши день я был в коммерческом магазине. Мать посадила меня возле деревянного помоста, на котором стояла, отвешивая хлеб. Я выколупывал дранкой из бумажного стаканчика мороженое и заедал горбушкой серого хлеба. Под прилавком, впритык с помостом, белел ящик, куда мать бросала бумажные деньги. Если возьму несколько рублей, то она, вероятно, не узнает, а Мишу – он голодный давеча плелся по зеленому рынку – они спасут.

      Я привстал на колени, начал опускать руку в ящик. В этот момент к ящику наклонилась мама, чтобы дать сдачу с тридцатки.

      Я отдернул руку. Ждал, что мать ударит, – видел, как бьют на барахолке воров.

      Мать погладила меня, отшатнувшегося, по волосам.

      – Тебе сколько надо, Сереженька, ты спроси. Смогу – пожалуйста. Без спросу никогда не бери. Недостача получится, и меня в тюрьму посадят. Без меня ты никому не нужен. Я в тюрьме умру, ты тут. Ты на что хотел?

      – Ни на что.

      – На ути-ути? На пробки для пугача?

      – Ну тебя.

      – Виноват ведь. Давай бери мороженку и хлеб и шагай-ка без остановки до барака.

      Мишу я разыскал на толкучке. Я стыдился: сам поел, а ему ничего не принес. Я шатался за ним украдкой.

      Многие знали Мишу и здоровались с ним. Редко кто упускал случай потешить себя. Миша кивал на приветствие своей маленькой головой, торчавшей над толкучкой. В ответ на вопросы он чаще всего что-то бормотал. Вряд ли он знал всех, кто его знал.

      Посреди барахолки Мишу остановила игривым восклицанием «Мишенька, ненаглядный!» баба в сатиновом, с цветами шиповника сарафане. Толстуха крикнула Мише:

      – Миш, болтают, Галину Мироновну собираешься