Цепные псы Империи. Андрей Белянин

батюшки. Но не на ваше имя, а в ректорат института. Меня срочно отправили за вами. Ваш отец…

      – Мой отец?.. – с нажимом повторил я, борясь с искушением придушить любимого педагога, если он сейчас же не объяснит мне, в чем, собственно, дело.

      – Боюсь, что он умирает, мой мальчик.

      Сэм и Иеремия, переглянувшись, скорбно опустили головы.

      – Идемте, господа, коляска ждет нас на улице. В память о пролетевших годах, бесшабашной и хмельной юности я расплатился за всю вашу компанию, но, клянусь хромой ногой бессмертного лорда Байрона, вы вернете мне эти деньги! Ибо, как справедливо писал классик британской поэзии…

      Недослушав толстяка О’Коннела, я растолкал друзей и бросился к выходу.

      Всю дорогу ехал молча, погруженный в свои мысли. Отцу сейчас было под пятьдесят, то есть, по моим тогдашним меркам, он совсем немолод, почти старик. Зная его активный образ жизни и постоянное пребывание на службе, предполагать можно было что угодно – от ранения в каком-либо из военных конфликтов Российской империи до любой затяжной болезни.

      Он никогда не уделял особого внимания своему здоровью. Докторов и лекарей гнал из поместья поганой метлой. Лучшим способом лечения почитал горячую русскую баню и ледяную прорубь. Весь был в шрамах от пуль и ножей, но никогда не жаловался на то, что старые раны ноют в непогоду. При мне даже насморком никогда не болел. Так что же с ним?

      Последнее письмо от отца приходило приблизительно четыре месяца назад. Ничего важного, никаких сантиментов, он всего лишь интересовался моим положением в Лондоне, ну и, может быть, вскользь упоминал о том, что год был неурожайный, все лето шли дожди, поместье беднеет и мне нужно научиться зарабатывать самому.

      Кажется, я в довольно резкой форме ответил ему, что и так давно зарабатываю сам, а на присылаемые им деньги в Британии не мог бы прожить даже кучер, не говоря уже о джентльмене. Сейчас я страшно жалел о своих словах. Но кого и когда спасало запоздалое раскаяние?

      Рыжий ирландец сидел рядом со мной, не заводя разговоров, но пару раз успокаивающе сжимая мою руку. Пухлый старина О’Коннел, закурив вонючую трубку, напротив, изо всех сил стремился вытянуть меня на разговор, но Сэмюэль вовремя перехватывал инициативу, в свою очередь, переводя тему и забалтывая учителя, что давало мне возможность хоть как-то побыть наедине с самим собой…

      …В ректорате меня встретил член попечительского совета, сэр Дениэл Брайан-Гамильтон, внушительного роста британец с классическими бакенбардами, представитель очень древнего шотландского рода, протянул мне раскрытый конверт, на его лице не отразилось ровным счетом ничего. Ни сострадания, ни участия, ни радости, ни горя.

      – Сожалею, что вам придется покинуть нас, молодой человек. Вы подавали большие надежды. Многие педагоги считают, что ваша монография о Китсе могла бы помочь литературному миру взглянуть другими глазами на творчество великого поэта. Однако, – он выдержал долгую театральную паузу, – я вынужден настаивать, чтобы вы как можно скорее вернулись на свою