Барыня уходит в табор. Анастасия Дробина

вскипел и, одышливо пыхтя, выпустил из-под крышки струю пара. Катерина, напевая, подставила под начищенный носик чашку. Наполнив, установила чашку на подносе с сахаром, медом и кренделями, умело, не пролив ни капли, увернулась от щипка Мирона-дворника и под его гоготанье пошла с подносом по галерее в комнату барыни.

      – Лизавета Матвевна! Я это, Катька… Дозволите?

      – Входи…

      Катька толкнула дверь, вошла, огляделась.

      – Чайку испить изволите? Лизавета Матвевна! Вы где?

      Катька поставила поднос на стол, пошла к кровати.

      – Ну? Говорила я вам?

      Лизавета Матвеевна лежала, закутавшись в одеяло, крепко обняв подушку. Улыбалась. Из-под опущенных ресниц бежали слезы.

      – А ревете-то чего? – удивилась Катерина, садясь рядом. – Он, аспид, что, обидел вас чем? Так вы скажите, барыня! Я на Живодерку живо сгоняю и все патлы ему повыдергаю!

      – Ох, Катька… ох, молчи… – простонала Лизавета Матвеевна. – Господи, грех мой, до второго пришествия не замолить… Но хорошо-то как, Катька… Боже всемилостивый… Я ведь знать не знала, что такое на свете бывает! Год мужней женой прожила – и не знала! Ведь чуть не умерла от этого разбойника… Право слово, чуть не умерла…

      – Умереть не умерла, а время чудно провела! – хмыкнула Катька. – Говорила я вам, что Илюха по вас сохнет? Говорила, что только помани – и примчится сломя голову? Говорила, что никто не узнает, что все в лучшем виде устрою? Да я ему только слово про вас шепнула – сейчас загорелся! Чуть средь бела дня к вам не помчался… жить, кричит, без них не желаю… Я на нем, как Трезорка на штанах, висела, умоляла вас не погубить!

      – Ох, Катька… Ох, пропала душа моя… Гореть мне, гореть до Страшного суда…

      – Ничего, бог простит, – весело сказала Катька. – С богом-то договоримся, а вот первая задача – чтоб благоверный ваш не пронюхал чего. Вот погодите, уедет Иван Архипыч к зиме на соляные копи – вот тогда душа в рай и понесется. А сейчас чайку испить извольте. Я нарочно для вас смородинный лист заварила. Оч-ч-чень пользительно после забав амурских, уж вы мне поверьте!

      Глава 4

      Первый снег так и не растаял. Москва долго ждала привычных ноябрьских оттепелей с запруженными талым снегом и грязью мостовыми, но зима оказалась ранней и дружной. Мороз крепчал день ото дня, с сизого неба валил снег, сугробы вдоль тротуаров росли и уже изрядно беспокоили городские власти: по утрам оказывалось, что даже центральные улицы завалены до самых окон. Извозчики давно сменили пролетки на сани, в Сокольниках залили ледяные горы, с которых с визгом и уханьем летала московская молодежь. По вечерам за город, к «Яру», мчались бешеные ечкинские тройки с горланящими купцами. В «Стрельне» тогда блистал тенор Коля Шишкин с новомодным романсом «Не шути, не смейся». В ресторане Осетрова сводили посетителей с ума Настя Васильева и Зина Хрустальная. По Москве всерьез шли разговоры о том, что молодой граф Воронин собирается-таки жениться на хоровой цыганке Зине. Цыгане, слыша это, пожимали плечами: собираться, мол, всю жизнь можно… Сама Зина загадочно молчала.

      Однажды