Озельма король пчел. Петр Владимирович Гладилин

ыми звуками, не так страшно. Командир части полковник Андрей Исаевич Кинчин только что вернулся со стрельбища и никак не мог согреться. Он накинул на плечи шинель, подошел к окну. Кинчин любил смотреть на бесконечное суровое темное северное небо, любил наблюдать за тем, как в его сознании из ниоткуда, без малейшего усилия появляются мысли.

      Он наблюдал за ними, как будто эти мысли не принадлежали ему самому. Даже тогда, когда они жестоко ранили его, он умел оставаться беспристрастным, спокойным.

      Полковник никогда ни перед кем не исповедовался, кроме как перед самим собой, он не верил в Бога, никогда никому не открывал души: ни случайному попутчику, ни самому близкому другу Воскобойникову, умершему прошлой зимой, ни женщине, с которой прожил большую часть своей жизни и с которой расстался пять лет назад.

      Эх, Вася, Вася! Василий, Василек, – обратился вслух Кинчин к умершему другу, как будто тот стоял рядышком и точно так же смотрел в небо, – напугал ты меня своею холодной смертью, Воскобойников. Нет, милый, я поеду умирать в Сочи, к племяннику, там климат субтропический, земля теплая, мои кости не любят холода. Опять плохо спал, стакан водки на ночь уже не спасает. Кларнетист дал петуха. Кинчин улыбнулся, ему это понравилось. Барабанщик сбился с ритма. Кларнетист еще раз сфальшивил. На крыше опять загрохотал лист железа. За спиной полковника со скрипом открылась дверь. Вошел адъютант, старший лейтенант Ювачев – невысокого роста, белолицый с черными, как смоль, глазами. Он был хорошо сложен и отличался отменной выправкой и даже щегольством.

      Посмотри, как метет, – первый начал полков ник, – вовремя мы перевели солдат на зимнюю форму одежды, зима начинается в октябре, а лето в июле.

      Товарищ полковник, разрешите обратиться! Голос Ювачева был взволнованный, неприятный.

      Кинчин не любил, когда у адъютанта дрожал голос. Это было плохим предзнаменованием.

      Никак не могу согреться, принеси-ка мне горячего чаю, лейтенант.

      Чрезвычайное происшествие, товарищ полковник.

      Ну что замолчал… чрезвычайное происшествие… говори! Раз начал!

      Я даже не знаю, как сказать.

      Ювачев замолчал и сделал неприятную паузу, какие бывают у массовиков-затейников, когда они играют в шарады с детьми. Полковник ненавидел страсть адъютанта к дешевым сенсациям, не любил, когда новости плохие или хорошие преподносят как некий фокус, сюрприз, разукрашивают личным отношением, интонациями, игрой в многозначительность, паузами и прочим мелким адъютантским шулерством.

      Я сейчас… я соберусь с мыслями…

      Собирайся. Сорок лет в армии… жизнь пролетела как неделя отпуска… Нет, я не жалею, – произнес Кинчин.

      Адъютантская пауза была огромной. Полковник задумался о скоротечности жизни и еще о том, откуда к нему пришла эта простая до банальности страшная истина. В этой паузе оборвалась мелодия. Кларнетист перестал фальшивить, барабан оглох и онемел. Ветка ударила в стекло, с подоконника сорвалась птица. Небо внезапно изменило цвет. Стало темно. Посыпал серый, некрасивый снег.

      В пятой роте рядовой Лебедушкин превратился в девушку, – собравшись с духом, доложил лейтенант.

      Повтори, я не расслышал, – попросил полковник.

      В пятой роте рядовой срочной службы Лебедушкин превратился в девушку!

      В каком смысле?! Что за ахинею ты несешь?

      Вот я и говорю… в голове не укладывается, а язык не поворачивается… Был солдат как солдат, а сегодня повели мыть роту в баню, а он уже не солдат, а барышня, баба. Мужское достоинство отсутствует напрочь!

      А что имеется в наличии?

      Женское достоинство, товарищ полковник. Грудь второго размера, так сказать, все детородные органы,

      и все остальное, как полагается, ну и добавьте сюда соответствующие пропорции тела и сопрано.

      То есть солдат срочной службы превратился в женщину?

      Так точно!

      В красивую или так себе?

      Очень даже ничего.

      Тебе рассказывали или ты сам видел?

      И то и другое: и рассказывали, и сам видел. Полковник подошел к Ювачеву и посмотрел в глаза.

      В упор. Адъютант вытянулся по струнке. Полковник почувствовал, как эту струну кто-то натягивает все сильнее и сильнее, и она звучит все выше и выше. Шея лейтенанта от страха покрылась гусиной кожей и мгновенно покраснела.

      «Испугался не на шутку. Не врет», – подумал про себя полковник.

      В молодую или зрелого возраста? – спросил Кинчин.

      В молодуху!

      Может быть, ты это в переносном смысле? Был мужественный, храбрый солдат, а теперь трусит и все в таком духе?

      Никак нет! В прямом смысле!

      Дурак, пошел вон отсюда! Нашел, кого разыгрывать!

      Хотите побожусь! Ох, грех на душу беру! Христом богом клянусь, что в пятой роте рядовой Лебедушкин, бритый наголо, превратился в красивую девушку лет девятнадцати с прической. Вот вам крест! – почти закричал Ювачев и перекрестился.

      Где?

      Кто