Завтрак палача. Андрей Бинев

дети быстро взрослеют, и вот их окрепшие пальцы уже давят все, что мельче их.

      Итак, я начинаю ткать своего рода коврик. Нити его состоят из чужих воспоминаний и из моих впечатлений, а вот узелки скрыты на уродливой тыльной стороне.

      Если кому-то вдруг покажется, что орнамент на коврике чем-то напоминает политическую карту мира, немедленно забудьте это. Все абсолютно случайно! Одни лишь ничего не значащие совпадения.

      Но, главное, все же детали, потому что дьявол скрывается, как известно, исключительно в них. Ведь любая карта ценна именно деталями. Чем она подробнее, тем ценнее.

      Мой первый рассказ о том, почему вдруг повесился на шнуре от гардин в своих безумно дорогих апартаментах один наш состоятельный клиент. Об Иване Голыше, огромном русском парне с бритым черепом, маленькими нервными глазками и со светлыми усиками под мясистым носом. Он не умел играть в свой русский бильярд, зато очень многое другое, что привело его к нам, делал блестяще.

      Иван Голыш

      Иван рассказывал мне, что родился он в семье обыкновенного шофера и портнихи маленькой провинциальной фабрички по пошиву рабочей одежды. Кроме него, то есть Ивана, была еще старшая сестра. Звали ее тоже очень по-русски – Надей. Я вообще-то имена и даты запоминаю плохо, но уж что помню, то помню. Тем более эта самая Надя потом сыграла в судьбе Ивана такую важную, даже роковую роль. Так что хочешь не хочешь, а имя запомнишь.

      Папаша у Голышей был человеком обыкновенным для России – не в меру пьющим, не в меру молчуном, не в меру скандалистом, но и не в меру беспомощным. Думаю, он был очень завистливым и страшно страдал от безысходности своего полуживотного существования. Оттого и пил, и дурил, и лупил всех подряд, и молчал, как немой, даже когда требовалось сказать хоть словечко.

      Многие принимают молчунов за умных. Они и сами так думают. На самом деле любое животное – молчун: из него ведь ни слова не выжмешь, хоть лопни! Если верить материалистам (я им сам не очень-то доверяю), то человек стал человеком, когда взялся за орудия труда. То есть не рвал все когтями и клыками, а приспособил для этого природные инструменты. Может, так оно и есть, а может, и нет. Все-таки, мне кажется, человек окончательно отошел от своего косматого предка, когда впервые смог выразить членораздельными звуками свою мысль. Потом слить эти звуки в слова, слова соединить в предложения, а дальше составить из предложений разумные и не очень речи, написать разные бумаги, сочинить законы, которые сам же мог нарушать. Именно – нарушать! Потому что зверь никогда законы природы, по которым существует он и все, что его окружает, нарушать не станет, ведь он их не сочиняет, а живет по ним. На это у него табу! А вот для человека никаких запретов нет.

      Разве не в этом наше главное отличие, как и в том, что человек выражает себя не столько делом, сколько словом? Пусть даже уродился немым, все равно слово, не высказанное, а лишь написанное или обозначенное условными движениями и особыми знаками, есть его главный признак отличия от