Деревянные лошадки Апокалипсиса (сборник). Алексей Смирнов

настаивал Грета. – Это преступление. Неважно, кто я.

      Сержант притих, присел на корточки:

      – Ты это серьезно, мужик? – последнее слово далось ему с видимым трудом.

      Грета одернул платье, взял двумя пальцами растерзанный антрекот:

      – Извольте в мешочек положить, – произнес он спокойно. – Для экспертизы, как вещественное доказательство. И все побои запишите. И про свои не забудьте.

      Парк, докипая суматохой, отступал и открещивался от приграничного строительства, которое превратилось в арену для событий, не совместимых ни с каруселями, ни с лодочными путешествиями.

      В отделении Грета побеседовал с капитаном. Грета уже успокоился и по известной доброте женского сердца был готов удовольствоваться достигнутым, сменить гнев на милость. Но ломался, как свойственно всякой уважающей себя женщине.

      – В чем, собственно, дело? – он широко распахнул глаза, втянул остатки кровавых соплей. Вытер рот, и без того чистый. – У меня все на месте, все ладно. Не удивительно, что ребята позарились… Я не таюсь, я женщина, а вы – кто вас знает? Может быть, вы в дамском белье сидите, под формой. Я знала одного полковника…

      Капитан сморщился. Но видя, что дело идет к мировой, ограничился пылким призывом:

      – Побойся бога…

      Этого говорить не стоило. У Греты сверкнули глаза, он передумал.

      – К Богу у меня счет, – сказал он и твердой рукой подкатил к себе шариковую ручку.

© май – июнь 2003

      Лазарь и бес

      Однажды в Пасхальную ночь, слушая службу, в толпе смиренно ликовавших прихожан я приметил человека особенно набожного. Его глаза, горевшие торжеством и восторгом, выдавали состояние неподдельного экстаза. «Вот истинный христианин»,– подумал я не без зависти, ибо в моих собственных чувствах не было и тени высокого исступления. Я попросту находился в прекрасном расположении духа: мучительный пост благополучно завершился, и в скором времени меня ожидал праздничный стол – как честно заслуженная награда.

      Нас собралась большая компания, и потому я думал, что усердный к Богу незнакомец к нам присоединится – наверняка он был знакомцем кого-то из наших, – ан нет! кого я ни спрашивал, никто его знать не знал, не оказалось его и за столом. Наконец, после третьей или четвёртой рюмки мне удалось разговорить регента. Он, однако, не свёл мое любопытство на нет, но лишь разжёг его.

      «Который?»– регент, жуя, принялся уточнять.

      «Такой невысокий,– пустился я в объяснения.– Лысый, с бородкой, с лошадиными зубами. Одет был в темно-голубой плащ».

      Регент кивнул:

      «Он не нашего прихода. Уникальная личность. Довольно нелюдим – впрочем, это легко понять. Ведь никто ему не поверил – даже Церковь. Теперь о том, что с ним случилось, он предпочитает не распространяться».

      «А что же с ним случилось?»

      Регент помешкал, решая, говорить мне, или не говорить.

      «Умер