Слепой Орфей. Александр Мазин

терем, огороженный простым деревянным тыном, стоял на взгорке. И вырытая почти на десять саженей темница всегда оставалась сухой. Крутая лесенка тем не менее была скользкой от плесени. Поручней не сделали – каменная кладка давала порядочно опоры для рук, но опоры такой же противно-склизкой, как неровные ступени лестнички.

      Сторож шел перед Ругаем, нес чадящий факел. У ведуна заныла покалеченная нога.

      «Оступлюсь… – подумал он,– все повалимся? – Поглядел на широченную, как ворота, спину Ругая: – Ничё! Этот сдюжит!»

      А вслух сказал:

      – У тя-т, наверху, получше будет.

      – Темница – не светлица, сидеть – не веселиться! – приговоркой ответил Ругай.

      Лестничка уперлась в земляной утоптанный пол. Стены из камня, наверху деревянные крепи. Три двери – на три стороны. Сторож вставил факел в держало и взялся отпирать дверь, единственную из трех – железную, тронутую влагой и ржавчиной. Возился долго, засов тяжелый заело.

      – Крепко ли? – спросил Ругай.

      – Самое то. А узников у тебя небогато.

      «Откуда узнал? – подумал Ругай.– Сквозь затворы видит?»

      – Гноить не люблю,– сказал с усмешкой.

      Сторож довольно громко хмыкнул. Ругай многозначительно глянул на него, заметил:

      – Я лучше батожком согрею!

      Сторож сделал вид, что не ему сказано, но заторопился, рванул, крякнув, и засов стронулся.

      – Погодь,– остановил колдун, когда Ругай вознамерился отворить дверь.– Дай-ко я послушаю.

      Княжий слуга тут же отступил. Ему там, за дверьми, медом не намазано.

      Изнутри не доносилось ни звука, однако ведун чуял сторожкое внимание взятого под замок. И еще – голод. Ведун даже подивился: ничего, кроме голода, не было в чудище, зато уж голод такой, что у ведуна зазвенело в ушах.

      – Ну, чё он? – нетерпеливо спросил сторож.

      И схлопотал затрещину от Ругая.

      – Жрать хочет,– пробормотал колдун.

      – Так не берет же снедь! – удивился Ругай.

      Ведьмак тихонечко засмеялся, и от смеха этого у обоих воинов холод пополз по хребтам.

      – Он нашего не ест,– ответил колдун.– Слабый он покуда, равно что дитя. Иначе б вам его не обратать. А для силы да росту ему живот[6] человечий надобен.

      – Чей? – сиплым шепотом спросил, не удержался, сторож.

      – Да хоть твой, хоть мой, хоть чей… Тихо!

      Ведун опять тайным глазом коснулся чудища. Не-ет, то не лешак, не иная привычная нечисть, что ему, ведуну, ране попадалась. Рядом с этим мохноногий лешак – что мужик рядом с княжьим воем, брани смолоду выученным. Не пособи ведуну Даритель, стал бы он, ведун, снедью для кромешника. Жило в чудище несообразное: алчная, огненная, нечеловечья жизнь и хитрый человечий разум. Незнам.

      Ведун все глубже окунался в суть чудища, но даже его изворотливый многознающий ум блуждал, как дитя в тумане. Дважды Незнам пытал и его самого, но ведун ограждался заветным словом, и Незнам сразу отставал. А Алчный никак не препятствовал. Боялся ведун. Спроста ли Алчный допустил его в себя? Может, заманивает? Ну, пущай! Не впервой – Силой против Силы!

6

Живот – жизнь.