Земля бедованная (сборник). Нина Катерли

наверное, кончилась уже демонстрация.

      …А вон рыжая собака фотографируется с флажком в зубах, встала, как будто понимает: голова набок, хвост кверху, парень, совсем еще мальчишка, щелкает аппаратом, сам без шапки – вот простудится, а мать крутись, с работы отпрашивайся. Девчонки стоят рядом и хохочут, а флажок весь в грязи, полощется в луже. Вот ведь молодежь, додумались! Мы бы никогда не посмели… больно тихие мы были, смирные, эти не такие… Господи, что это? Крик. Да страшный какой, точно кого убивают.

      У входа в гастроном толпа. И, ударяясь о стены, о лица, мечется ржавый, хриплый, отчаянный женский крик. Драка.

      – Чего они?

      – А пьяные…

      – Милицию надо, вечно их нет, когда что…

      – Побежали за милицией.

      Наклонив вспотевшие лбы, набычив шеи, они наступают друг на друга. Медленно, как в кино. Наталья Ивановна конечно уж протиснулась в первый ряд. В руках – это ж с ума сойти! – знамена. Наперевес, как ружья. Блестят на солнце медные острые наконечники, похожие на школьные перышки № 86, теперь такими не пишут, теперь авторучки…

      – Стойте! Ребята, стойте!

      Наталья Ивановна вцепилась в рукав одному из дерущихся, тащит:

      – Брось! Слышишь? Брось! С ума сошел?

      – Отойди… с-сука… сука… убью! Уй-ди!

      …Батюшки! Толька! Зверюга пьяная…

      – Сука!

      Здорово бы Наталья Ивановна расшиблась об асфальт, да воткнулась в толпу, подхватили.

      – Ах ты, гад! Ну погоди же…

      – Куда вы, женщина, обалдели? Такой зарежет и не охнет!

      – Две собаки дерутся, третья не приставай!

      Вот идиот какой, еще в очках! Вцепился в рукав и не выпускает.

      – Пусти! Твое какое дело? Пусти, говорю! Чего пристал, очкарик, тоже мне еще!..

      – Женщина, вы что, выпили?

      – А ты чего лезешь?! Сам пьяный, дурак чертов! Пусти, сволочь, как дам вот по очкам…

      А Анатолий и тот, второй, поменьше, точно сигнал получили, кинулись, матерятся, целят друг в друга своими копьями.

      И опять кричит от страха, визжит в толпе какая-то женщина.

      Два наконечника – перышки. Два древка. Две пары побелевших от напряжения рук. Да где же эта милиция?!

      А из серебристого репродуктора над головами толпы вдруг посыпался вальс. Точно летний, грибной, солнечный дождь. Зазвенел, заглушая крики, а дерущиеся все ближе друг к другу, лица все темнее, уже глаза…

      – Гражданка, прекратите хулиганить! Хотите, чтобы и вас укокошили?

      – Пусти, идиот!!!

      – Совсем одурела, чего руки распускаешь? По очкам? Дружинников надо! Тут баба пьяная дерется!

      …Вырвавшись, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, раздирая толпу, вслепую, по чьим-то ногам Наталья Ивановна уходит прочь. Скорее отсюда, скорее домой… домой! А сзади музыка, рояль… И – вопль! Это уже не женщина кричит. Скорее, скорее, наступая на бумажные цветы, на мертвые комочки лопнувших шариков… скорее… только подальше от этой толпы, от того места, где наверно