Литературные портреты. Александр Сидоров

памяти и чтения, но и внутренней, потенциальной жизни не имеют его стихотворения, и они не могут встретить себе гостеприимства у современных людей. Объясняется это тем, что они целиком внешни, что они – именно стихотворения, не больше. Они сделаны, может быть – сотворены, может быть, и в порыве искреннего, не холодного восторга; но во всяком случае в них форма как бы отделилась от содержания и настроения, форма вышла наружу, и говорит о себе, и блестит, и переливается привольными звуковыми волнами. Плоть слова оказалась у Бенедиктова независимой от его души, и оттого стихи его производят впечатление стихов, только стихов, между тем как в истинно художественных созданиях дышит стихийность, есть нечто первозданное. Стихотворения Бенедиктова – это вещи, очень красивые, нарядные вещи. Но они бездушные, они не трогают чужой души. Вы остаетесь к ним безразличны, и вам кажется, что Бенедиктов тоже – сам по себе, а его стихотворения – сами по себе. Его нет в его собственных произведениях, его нет дома. Поэтому не отворяется перед ним и дверь нашего внутреннего дома. В этом отношении характерно воззвание самого Бенедиктова к поэту:

      Пиши, поэт! Слагай для милой девы

      Симфонии любовные свои!

      Переливай в гремучие напевы

      Палящий жар страдальческой любви.

      Чтоб выразить таинственные муки,

      Чтоб сердца огнь в словах твоих изник,

      Изобретай неслыханные звуки,

      Выдумывай неведомый язык.

      «Гремучие напевы» – это было самое излюбленное для Бенедиктова; именно гремучесть, словесный шум наиболее отличают его творчество. Образы его часто не выдержаны, и для читателя ясно, что сам поэт их не видел, не созерцал, ибо вообще зрение Бенедиктова значительно уступает его слуху. Он увлечен звуками, но не красками, и уж совсем бледен и неверен у него рисунок.

      И звучный, самый звучный из наших стихотворцев остался верен своему же завету:

      Изобретай неслыханные звуки,

      Выдумывай неведомый язык.

      Красивы и гармоничны эти стихи, но говорит ли за поэтичность, свидетельствует ли о стихийности самое требование изобретения и выдумки? Когда в сердце горит настоящий огонь, то он сам собою «изникнет» в словах неизобретенных и невыдуманных. Бенедиктов же, действительно, поэт-изобретатель, выдумщик; ему принадлежит много неологизмов, но из них очень немногие получили себе право гражданства в русском языке. У него изысканность, деланость, хотя бы и красивая, определений и характеристик; так, корабль для него – «белопарусный алтарь»; колесница небес – «безотъездная». Но зато хорошо про женщину: «Она, души моей поэма». Правда, все или почти все неологизмы Бенедиктова, этого, как он сам себя называл, «ремесленника во славу красоты», показывают, что у него было живое чувство языка. В этом чувстве он находил убежище от собственной прозаичности. Когда вспоминаешь его биографию, эту жизнь чиновника в министерстве финансов, дослужившегося до чина действительного статского советника, когда вспоминаешь, что автор страстных эротических стихотворений был и казался себе таким неприглядным, неинтересным, неэффектным, когда вспоминаешь эту прозу и провинциализм (даже возлюбленная его живет в «заневской стороне»), становится не только понятным, но и