Мельмот Скиталец. Чарлз Роберт Метьюрин

и тот удалился.

      Стентон напряг всю свою волю, чтобы ночь эта его не сломила; он понимал теперь, что́ его ждет, и призвал себя выдержать единоборство с судьбой. После долгих размышлений он решил, что самым лучшим для него будет прикинуться покорным и спокойным в надежде, что с течением времени он либо умилостивит негодяев, в чьих руках он сейчас оказался, либо, убедив их в том, что он человек безобидный, добьется себе таких поблажек, которые в дальнейшем, может быть, облегчат ему побег. Поэтому он решил вести себя елико возможно смирно и не допускать, чтобы голос его был слышен в доме; принял он и еще кое-какие решения, причем обнаружил в себе такое благоразумие, что даже испугался, не есть ли это уже первое проявление той хитрости, какая бывает у сходящих с ума, или первое последствие приобщения к омерзительным повадкам обитателей этого дома.

      В ту же ночь выводы эти подверглись жестокому испытанию. У Стентона оказались два пренеприятных соседа. Соседом его справа был ткач-пуританин; его свела с ума одна-единственная проповедь, произнесенная знаменитым Хью Питерсом⁵⁵, и он был отправлен в сумасшедший дом, после того как проникся идеей предопределения и осуждения всего на свете, насколько вообще может проникнуться этим человек и даже еще того больше. С самого утра он без конца повторял пять пунктов⁵⁶, воображая, что проповедует на тайном собрании пуритан и что те восторженно его слушают. С наступлением сумерек бред его принимал все более мрачный характер, а к полуночи он разражался ужасающими, кощунственными проклятиями. Соседом Стентона слева был портной-монархист, разорившийся оттого, что много шил в кредит роялистам и их женам (ибо в те времена, да и значительно позднее, вплоть до царствования королевы Анны⁵⁷, женщины заказывали портным даже корсеты, и тем приходилось их подгонять потом по фигуре); портной этот сошел с ума от пьянства и верноподданнических чувств, когда сжигали «Охвостье» Парламента⁵⁸, и с той поры оглашал стены сумасшедшего дома куплетами песенок злосчастного полковника Лавлейса⁵⁹, отрывками из «Щеголя с Колмен-стрит»⁶⁰ и забавными сценами из пьес миссис Афры Бен, где кавалеров называют героями и где представлено, как леди Лемберт и леди Десборо⁶¹ идут на религиозное собрание, причем впереди пажи несут огромные Библии, и как дорогой обе влюбляются в двух изгнанников-монархистов.

      – Тавифа, Тавифа! – закричал голос⁶² полуторжественно, полунасмешливо. – Ты пойдешь с завитыми волосами и обнаженной грудью. – И потом проникновенно добавил: – И я ведь канарский⁶³ плясал, жена.

      Слова эти всякий раз возмущали чувства ткача-пуританина, вернее, пробуждали в нем вражду, и он тут же отвечал:

      – «Полковник Гаррисон⁶⁴ из райских кущ прискачет верхом на муле небесно-голубом и знак подаст»[22].

      – Брешешь, круглоголовый! – взревел портной-кавалер⁶⁵. – Твоего полковника Гаррисона спровадят в преисподнюю, и не видать ему небесно-голубого мула. – И заключил эту гневную тираду куплетом одной из направленных против

22

Смотри «Щеголь с Колмен-стрит». (Примеч. автора.)