Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех. Джон Клеланд

ужаса его мерзкого присутствия.

      Как только он удалился, Марта очень сердечно предложила мне свои услуги и помощь: она и каких-то капель успокоительных мне дала, и в постель меня уложила, чему я поначалу решительно противилась из страха, что монстр вернется и воспользуется таким преимуществом. Однако многочисленными увещеваниями и обещаниями, что этой ночью никто мой покой не нарушит, Марта убедила меня улечься, я же и в самом деле так ослабела в борьбе с чудищем, так удручена была ужасными опасениями, так перепугана, что у меня вовсе не стало сил ни сидеть, ни отвечать на вопросы, которыми любопытная Марта засыпала и запутывала меня.

      И вот Вам жестокость судьбы моей! Я страшилась вида миссис Браун так, будто я была преступницей, а она – потерпевшей и обиженной. Ошибка эта Вам не покажется странной, если Вы примете во внимание, что сопротивлением моим ни в малой степени не руководили ни добродетель, ни принципы – его вызывало лишь конкретное отвращение, появившееся у меня к первому и грубому посягателю на мою трепетную невинность.

      Как можно о том догадаться, я все время, пока миссис Браун не вернулась домой, провела охваченная страхом и отчаянием.

      Около одиннадцати вечера возвратились обе мои леди и получили довольно благожелательный доклад от Марты, которая поспешила встретить их, ибо мистер Крофтс (так звали эту скотину), прождавши возвращения миссис Браун, пока у него терпение не лопнуло, уже покинул дом. Громко топая, леди поднялась наверх, где увидела меня, бледную, с лицом в крови и всяческими иными следами крайне подавленного состояния, и принялась больше успокаивать и подбадривать меня, чем ругать, чего я в слабости своей так боялась, – я, у кого было куда больше прав и оснований наговорить им кучу резкостей.

      Миссис Браун удалилась. Фоби присела ко мне на кровать и с помощью своего метода самоудовлетворения через прощупывание вовлекла меня в разговор, из которого поняла, что я натерпелась куда больше страха, чем боли. Узнав что нужно, она, полагаю, сама хотевшая спать, отложила до утра лекции с указаниями и оставила меня, если выразиться точно, наедине с моим беспокойством, ибо большую часть ночи я прометалась и проворочалась, изводя себя самыми превратными представлениями и дурными предчувствиями; вконец обессиленная и измотанная, я впала в какое-то горячечное забытье, от которого очнулась поутру в жуткой лихорадке – обстоятельство это самым решительным образом оградило меня, по крайней мере на время, от нападения негодяя, для меня куда более ужасного, чем сама смерть.

      Забота, какой меня окружили во время болезни, диктовалась интересом: надо было восстановить мою пригодность для своднических свиданий, а заодно и выносливость в последующих испытаниях. И все же это так повлияло на мое благодарное расположение, что я даже сочла себя обязанной моим обманщицам за их внимание, способствовавшее быстрому выздоровлению, а больше всего за то, что они не позволили этому грубому насильнику, виновнику моих бед, попадаться мне