Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех. Джон Клеланд

попытки хоть как-нибудь успокоить и смягчить меня, имея в виду необходимость того, чтобы я ужилась в этом гостеприимном доме, и, когда она речь вела о сексе вообще, у нее не было никаких причин отчаиваться из-за недостатка уступчивости с моей стороны, ибо хватало причин для уверенности в том, что она способна без особых трудов добиться от меня требуемой покладистости. Впрочем, она была слишком опытна, чтобы не понять: отвращение, испытываемое мною конкретно к страшиле-кузену, может стать препятствием, которое не так-то легко устранить, для доведения до конца их сделки и моей продажи.

      В это время мамаша Браун уже сторговалась со старым похотливым козлом. Как я узнала позже, условия были такие: пятьдесят гиней сразу, только за возможность вольно испытать на мне свои чары, и еще сто при полном удовлетворении желаний после одоления моей девственности; что до меня, то все оставлялось на его усмотрение, в зависимости от расположения и щедрости. Итак, нечестивый контракт был заключен, и джентльмен так рвался вступить во владение, что уговорил пригласить его в тот же день откушать чаю со мной и оставить нас во время чаепития одних. Он и слушать не хотел никаких предостережений и отговорок: мол, я еще недостаточно подготовлена и не созрела для подобного нападения, слишком я еще зелена и необузданна, ведь и в доме-то я провела едва двадцать четыре часа – все напрасно. Похоть всегда нетерпелива, а тщеславие мешало старику предвидеть нечто большее, чем обычное в таких случаях девичье сопротивление; он отверг все предложения об отсрочке, и роковое испытание, таким образом, было назначено – без моего ведома – на тот же самый вечер.

      За обедом миссис Браун и Фоби старались перещеголять друг друга в восхвалении чудесного кузена и в расписывании того счастья, какое достанется женщине, обратившей на себя его внимание, обе мои наушницы весь пыл красноречия тратили, убеждая меня: джентльмен жутко втюрился в меня с первого же взгляда… он меня на всю жизнь осчастливит, если я буду разумной девушкой и не стану рубить сук, на который могу присесть… я должна вверить себя его чести… обеспечена буду навек и в карете за границу поеду – такой вот чепухой кружили они голову несмышленой глупышке, какою в ту пору была я. К счастью, однако, на сей раз отвращение так глубоко укоренилось во мне и душа моя всеми фибрами своими так решительно восставала против него, что, не будучи искушена в искусстве скрывать собственные чувства, я не оставила мадамам никакой надежды на то, что их протеже добьется (по крайности, слишком легко) успеха со мной. Замечу мимоходом, что мой бокал наполнялся очень быстро и очень часто: надеялись, что с его дружеской помощью я хорошенько разогреюсь ко времени неминуемого нападения.

      Потому-то держали они меня за столом довольно долго, а около шести вечера, пока я была у себя в комнате, был накрыт чайный столик и вошла моя почтенная хозяйка, а следом за ней пожаловал и этот сатир, по своему обыкновению гримасничая. Его гнетущее присутствие пробудило все