Роза. Анна Владимировна Рожкова

бывает, – философски изрек Витек, протягивая руку для пожатия. – Ладно, бывай, мне вечером на тренировку, так что до завтра, – изрек он, энергично встряхивая вялую руку друга.

      – Ну, счастливо, – нехотя выдавил из себя Колька, продолжив свой скорбный путь.

      Пройдя школьный двор и обогнув пару домов, парень добрел до сквера. Вообще-то до дома было уже, буквально, рукой подать. Оставалось только пересечь скверик и, пройдя по тропинке, предусмотрительно протоптанной жителями окрестных домов, пролезть в щель между раздвинутыми прутьями забора. Но здесь силы окончательно оставили Колькино худое нескладное тело, и он, как шарик, из которого выпустили воздух, с тяжким вздохом опустился на близлежащую скамейку. Назвать этот небольшой пятачок с несколькими скамьями и чахлым розарием посередине звучным словом сквер или парк можно было лишь с большой натяжкой. Но все же лучше посидеть здесь, чем тащиться домой. Размахнувшись, парень водрузил рядом портфель, который жег ему руку от самой школы. Дело в том, что внутри лежала записка от Колькиной классной руководительницы, Анны Трофимовны, с просьбой к его маме зайти в школу. Он обреченно поднял глаза на хмурое, серое небо. Погода полностью соответствовала настроению. Было начало декабря и, хотя, зима в этом году еще не наступила, и было довольно тепло, все же температура не особо располагала к долгому рассиживанию на лавке. Зато парк был безлюден. 'Хоть что-то радует' – подумал Колька, осмотревшись вокруг. Сквер пустовал редко, с раннего утра его оккупировали собачники со своими шавками (Колька терпеть не мог собак) разных калибров и степени воспитанности, к одиннадцати подтягивались мамаши с колясками, и парк наполнялся воплями и криками их многочисленных отпрысков. Ну, а по вечерам лавки занимали подростки с пивом и сигаретами. Никто из местных после наступления темноты сюда не совался, себе дороже. 'И почему я такой невезучий?' – размышлял Колька, одергивая короткие рукава дешевой болоньевой куртки., которые не поддавались по причине слишком длинных Колькиных рук. Плюнув на это безнадежное дело, парень засунул ладони поглубже в карманы и снова задумался над своей несчастной судьбой. День вроде так хорошо начинался.

      Отец Витьки, Колькиного другана и однокашника, привез сыну из командировки настоящий швейцарский нож. Кроме лезвия, в нем было еще полно нужных штук вроде ножниц, открывалки, щипцов и других непонятных, но крайне полезных в хозяйстве приспособлений. Колька чуть не умер от зависти. Витек носил нож с собой, не расставаясь ни днем, ни ночью, хвастаясь перед каждым встречным и поперечным. Просить подарить – бессмысленно, Витек ни в жисть не согласится. И у Кольки созрел коварный план. Была у друга одна страсть, он жуть как любил поспорить. На перемене часто раздавался его звонкий голос: 'А спорим?'. Был у него еще один пунктик – Лейла Башева. Вообще-то Витька не признавался, что Лейла ему небезразлична, даже лучшему другу. Но Колька заприметил, какие взгляды Витя бросает на девочку. Колька не понимал, что друг нашел в этой Лейле. Тихая и незаметная, она всегда держалась особняком, не хихикала с девчонками на переменах, не бегала на курилку, не заигрывала с парнями. По мнению Кольки, типичный синий чулок. Если спросишь что, или пошутишь, закинет за спину тяжелую, черную как смоль косу, да зыркнет темными глазищами, аж мурашки по спине. Да и вообще она была не в Колькином вкусе, худенькая, прямая, как доска, ни выпуклостей, ни округлостей, одни впалости. Не то, что Надька Корзинкина. Там есть на что поглазеть, вся округло-выпуклая, с дерзкими густо подведенными глазищами. Колька, чтобы заполучить нож, решил рискнуть папкиным старым шарфом, хоть мать и берегла его как зеницу ока. Но дело того стоило.

      – Витька, а спорим, что я к Лейле подкачу, и она меня не отошьет? – небрежно обронил Колька на перемене.

      – Лейла, тебя? – ощетинился Витька, но тут же звучно заржал, – Ну, ты насмешил.

      – Ну, как хочешь, – он сделал вид, что потерял к спору интерес.

      – Нет, погоди-ка, – остановил друга Витек. – На что спорить будем?

      – Да на твой нож, – парень глазами указал на оттопыренный карман друга.

      – На нож? – Витька в раздумье почесал подбородок. Но по его блестевшим глазам и горящим щекам, Колька понял, что он у него на крючке. – На нож, говоришь? А ты че ставишь?

      – Шарф, – Колька достал из портфеля старый шарф, единственное напоминание об отце. Остальные вещи, представлявшие ценность, мать продала. А те, что уже ни на что не годились, раздала соседям и знакомым. И без этого хлама в их тесной квартирке было не развернуться.

      – Да на фиг он мне нужен, старье какое-то, – фыркнул Витька и отвернулся.

      – Ну, нет, так нет, – оскорбленный Колька спрятал шарф обратно в портфель и отвернулся, – между прочим, чистая шерсть. Но Витьке ставка уже была не так важна, затронули его две самые чувствительные струны.

      – Ладно, – словно нехотя потянул он, – шарф, так шарф. Все равно дело – верняк.

      Они быстренько обсудили условия, на следующей перемене Колька должен был подкатить к Лейле. Весь урок он сидел как на иголках и не слышал ни одного слова учителя. 'А вдруг не выгорит? Да мать ему за шарф голову оторвет'. Прозвенел звонок, и отличница Лейла стала неторопливо складывать