Исповедь. Новруз Миронов

классической французской и английской литературой. Иногда нас знакомили с выдающимися маститыми писателями русской литературы. Меня всегда волновала культура той страны, в которой некогда жил мой отец. Когда нас познакомили с одним из столпов русской классики Тургеневым, во мне невольно пробудился интерес к «Отцам и детям», но когда я прочитал небольшой фолиант «Дневник лишнего человека» я сразу начал отождествлять себя с натурой главного персонажа. Мы беспечно и беззаботно прожигали свои студенческие годы, не осознавая того что это окажутся единственными сладострастными минутами в нашей жизни. Учились мы с ним надо признаться весьма скверно, нами овладевало наше общение и бессчётное открытие познаний друг о друге во время ночных бесед. Мы делились друг с другом всем, что привносило в нашу жизнь неизгладимое впечатление. Он умело поведывал мне о судьбах героев и героинь книжных романов, отождествляя их с нынешним столетием. Поражало порой меня то, с какой лёгкой и детской наивностью он позиционировал себя на их месте. Он безукоризненно отучивал фразы и реплики персонажей, которые вызывали в нём наибольший восторг. Отчасти он являлся перфекционистом, идеализируя свою жизнь, как Дориан Грэй, разрушая каноны общественной морали. Александр был самодостаточной личностью, не превозмогая своих возможностей на пути к достижению своей цели.

15

      Однажды я задал ему вопрос, на который не ожидал такого исчерпывающего ответа, чем способен он был дать мне.

      «Александр, – да я всегда называл его полностью по имени, так как и говорил вам, что всегда считал его по жизни победителем во всех отношениях. – Не считаешь ли ты, что судьба достаточна, благосклонна к нам?»

      «О, дорогой мой Эмиль, отбрось все эти пресловутые слова. Нашему поколению должно быть неведомо значение таких обыденных слов. Нельзя всё спихивать на такую ненадёжную зазнобу, как судьба», с яростным не соглашением, ответил он.

      «Но не разделяешь ли ты того что в той или иной степени мы все зависимы от своей судьбы», спросил я, уверенно стоя на своём убеждении.

      «Безусловно, нет. Мы то, что мы рисуем на нашем холсте жизни, и у каждого есть возможность пользоваться всей палитрой красок, довольствуясь жизнью в полной мере, со всеми её пороками и несправедливостями. Либо можно пользоваться только карандашом и набросками своей жизни, что весьма характерно узколобым провинциалам. Эмиль, дорогой мой Эмиль, уясни только одну вещь, всё зависит от того, насколько хорошо ты владеешь кистью. Ты либо пишешь свою жизнь настолько же шедеврально, как и Леонардо да Винчи свои картины, и ведёшь богемную жизнь, довольствуясь всем, что тебя окружает, либо ты не умеешь, или не стремишься достичь чего-то, заканчивая свою жизнь никчёмным поэтом или беспробудным пьяницей в трущобах на окраине города. Вот и вся философия, которую стоит уяснить для себя ещё в молодости, и ни один Кант или Ницше не заставит тебя смотреть на вещи иначе».

      «Но ты старина, впадаешь из крайности в крайности», ответил