Cобрание стихотворений 2002-2020. Игорь Вишневецкий

родной край озирает с заоблачной высоты Лебедь Горация. Но Вишневецкий далек в разработке этого мифа как от этноклассового высокомерия Речи Посполитой (шляхта – сарматы, холопы – славяне), так и от простоватого постколониального пафоса Эрзянь Мастор (только мы – сарматы, а значит только мы – истинные арии).

      В «Сумерках» сарматский миф приобретает черты сурового реализма: в него вплетается новейшая история, и не ожидаемый ее поворот, воплощенный в «Тихом Доне» (т. е. как раз крах этнокласса), а затронувшая всех жителей степей немецкая оккупация (война для поэта, родившегося почти через два десятилетия после ее окончания – постоянный фон не до конца понятных, но пугающих разговоров старших). Однако и здесь не всё очевидно для интерпретации: в финале цикла «главным» ее свидетелем перед историческим судом становится сначала оккупант, а затем военнопленный, поэт Иоганнес Бобровский:

      В солдатском мешке

      каменный хлеб и опорожнённая фляга,

      отморожены пальцы и ослепли от снега зрачки;

      но все стороны света – льды, затенённые

      бьющим в спину вечерним солнцем

      от дымящего Ильмень-озера до курганной равнины,

      где стоит

      душа его, полная тьмы.

«Sarmatia Asiatica: A. D. 1942» (2000)

      Трагический эпилог сарматского эпоса Игоря Вишневецкого – панихида по родителям: стихотворения «Над свежей могилой» (2009) и составляющие цикл без общего названия «Снег и туман», «От внутреннего – вовне», «Вопросы и ответ», «До сих пор, оказавшись в каком-нибудь людном месте…» (2015–2016).

      В первом стихотворении поэт, подобно Рахманинову, вступает на самую опасную из всех существующих троп лирики – гимнографическую (как посметь вступить в такой диалог?):

      Хвала Тебе, создавший утробу и своды дыханья.

      Хвала Тебе, расцветивший всем спектром лучения радуг,

               превращающий в пар кроветворную соль Океана.

      Хвала Тебе, сливший всех нас в единое мощное сердце,

               солнечным языком ударяющее в звонкий купол,

               в колокол мира гигантским протуберанцем,

               гуд его отдаётся в планетных орбитах,

               остро рисуется в письменах Зодиака,

               и лучистым пунктиром двух эллипсоид

               нам обещает свершение метаморфозы.

      Верим, бесхозное тело, что дышит личинкой

               в братской земли перегное, – выпорхнет в пламя.

      Мы знаем нескольких современных поэтов (опять-таки «слева» и «справа») – священников по профессии, но никто из них не дерзнул отважиться на подобное. Вишневецкий же (вряд ли осознанно – не те обстоятельства) открывает для своего стиха еще одну нехоженую тропу.

      Во втором цикле панихиду служит сама степь, рассеченная великой рекой. Тут словно собрались для совершения обряда