Все обещало мне его. Анна Ахматова

которую она писала после страшного августа 1921-го – «Anno Domini» – была книгой Горя. (В первом издании – Пб.: «Petropolis», 1921 – год конца прежней и начала новой жизни обозначен римскими цифрами уже в названии сборника: «Anno Domini MCMXXI» («От Рождества Христова 1921».) Прочтя несколько новых стихотворений другу своей поэтической юности и заметя, что Зенкевич поражен, объяснила: «Последние месяцы я жила среди смертей. Погиб Коля, умер мой брат и… Блок. Не знаю, как я смогла все это пережить».

      В первой редакции сборник «Anno Domini» вышел, как уже упоминалось, в конце октября, стихи о новом горе шли ровным потоком, издавать их в России, где имя казненного Гумилева под запретом, стало опасным: второе, дополненное, издание пришлось печатать уже в Берлине, ставшем к 1922 году центром русской эмиграции. Здесь еще можно было сохранить эпиграф из Гумилева в цикле «Голос памяти», однако даже простое упоминание о встрече с императором Николаем зимним вечером в заснеженном Царском Селе пришлось все-таки зашифровать. В широко известном сейчас стихотворении «Встреча» (1919) финальное четверостишие – «И раззолоченный гайдук\ Стоит недвижно за санями, \ И странно царь глядит вокруг\ Пустыми светлыми глазами» в берлинском варианте выглядит так:

      И раззолоченный гайдук

      Стоит недвижно за санями.

      И странно ты глядишь вокруг

      Пустыми светлыми глазами.

      Но это единственный вынужденный компромисс. В целом «Anno Domini» свободна и от авторской, и от советской цензуры…

      В год ее первой гражданской смерти Анне Ахматовой было всего тридцать шесть лет, про тот земной срок, который ей еще довелось прожить, она всегда говорила кратко и горько: после всего. Однако и эта – другая, подмененная жизнь («мне подменили жизнь, в другое русло и по-другому потекла она…») была жизнью, и в ней были и любовь, и предательства, и муки немоты, и золотые дары поздней, но плодоносной осени, и даже испытание славой. Но эта была горькая, горьчайшая слава, потому что все лучшие ее вещи на родине не печатались. Их привозили тайком из Мюнхена, Парижа, Нью-Йорка, их запоминали наизусть с голоса, переписывали от руки и на машинке, переплетали и дарили друзьям и любимым. Ахматова знала об этом и все равно страдала… Из всех роковых «невстреч» невстреча со своим читателем была для нее самой больной болью. Боль этой разлуки совсем не в переносном, а в буквальном смысле разрывала ее измученное сердце, она и убила его. По странному совпадению, 5 марта 1966 года: в день смерти главного виновника всех ее бед – Иосифа Сталина.

      Однажды, в больнице, куда попала с очередным инфарктом, Анна Андреевна включила бедное больничное радио – пела молодая Галина Вишневская; в ту же ночь на Николу Зимнего – 19 декабря 1961 – года она написала удивительные стихи, думая, что пишет о певице, а на самом деле – о себе самой:

      Женский голос, как ветер, несется.

      Черным кажется, влажным, ночным

      И чего на лету ни коснется —

      Все становится сразу иным.

      Заливает алмазным сияньем,

      Где-то что-то на миг серебрит

      И загадочным одеяньем

      Небывалых шелков