Сквозь город её страстей, ой!. Ольга Александровна Коренева

вчера, и вообще, почему, за что? Серёжка из соседнего подъезда, который ей так нравился, кудрявый светловолосый мальчик, вдруг выстрелил ей в лицо из рогатки острым камушком, так больно, на щеке под глазом жутко некрасивая отметина теперь. Ну почему он так? Она в слезах примчалась домой, пожаловалась маме, и получила от неё такую увесистую затрещину, что зазвенело в голове. «Мам, за что?» – спросила она изумлённо. «Не ябедничай!» – прикрикнула на неё мать. «Но я же ничего не сделала, это он сам» – прорыдала она. И получила ещё одну оплеуху. «Если тебя обижают, сама виновата. Не провоцируй. Учись находить общий язык с людьми», – жёстко ответила мать и ушла на кухню. Это было сегодня вечером. А вчера днём она в гостях у Нонки увидела на диване хорошенький ремешок и надела его себе на пояс. И тут её любимый Маська – маленький ласковый Нонкин пёсик – вдруг подскочил и тяпнул её за руку. Так больно! Нонка захохотала и сказала: «Это его ошейник. Так тебе и надо, не хватай чужие вещи». Ну ничего себе, подруга! Горечь и отчаяние захлёстывали, она чувствовала одиночество и враждебность окружающего мира. Никто её никогда не полюбит и не поймёт! Она подняла глаза к потолку, потом взглянула на штору, на карниз, и увидела – не видя – добрые улыбающиеся полупрозрачные мужские лица. Они смотрела на неё с необычайной теплотой и иронией. Точнее, она их видела душой, она их ощущала. Они наблюдали за ней. «Кто это? Какие-то наблюдатели? Как их звать? Они такие необычные. Это Братцы», подумала она. Постепенно успокоилась, и уснула. Снилось, что за ней гонится толпа Серёжек, почему-то огромных и злобных, с автоматами, рогатками, и с какими-то непонятными и оттого страшными трубками.

      Десятилетняя Ирма проснулась. Её била дрожь. Она не сразу пришла в себя.

      Нет, просто кошмар приснился. Всё нормально – она дома, на узкой пружинной кровати с большими металлическими спинками и шишечками на них, вот комод, покрытый кружевной скатёркой, на нём круглое зеркало, хрустальная длинная подставка с мамиными заколками. Вчера мама мыла её в ванне, сильно тёрла мочалкой, и ворчала:

      – Какая ты тощая и лиловая. Я негра родила.

      «И никакая я не лиловая, просто синеватая слегка».

      Это от недоедания. Марту очень раздражало, просто бесило, что дочь почти ничего не ест. Но Ирме есть совсем не хотелось, и она незаметно всё выплёвывала себе в карман, а когда мать отвернётся, выйдет из кухни, потихоньку спускала еду в унитаз.

      В школу идти надо. Неохота. Но Ирма быстро оделась и незаметно, пока мама не заставила её есть эти ужасные котлеты с картошкой, улизнула из дома. В подъезде уселась на широкий подоконник, принялась смотреть в пыльное окно. Ой как во дворе-то хорошо! Не тащиться в школу, что ли, погулять, залезть вон на то дерево и покачаться на ветке, какая отличная ветка, просто очень-очень-очень! А вон мужик идёт с тортом, как дать бы ногой по этой коробке, торт вылетит, сделает кульбит в воздухе, и мужику в лицо вмажется, вот смехота!

      Жила семья известного учёного Григория Константиниди неплохо. Родители Ирмы – Марта и Григорий – были людьми интеллигентными, открытыми, доброжелательными. В большой квартире чистота, красиво, уютно. У Марты был большой дизайнерский талант, хотя в то время такого понятия не существовало. Несмотря на тяжёлые послевоенные годы, в семье всегда был достаток.

      Ирма быстро скатилась вниз по широким перилам, одёрнула юбку коричневой школьной формы, и выскочила во двор.

      «Во как ветер метушится», – думала она, то приглаживая ладошками взметнувшиеся кудри, то придерживая раздувающуюся юбку и взлетающий чёрный фартук. Ирма подпрыгивала на бегу, лицо порозовело, большие карие глаза сияли. Она размахивала портфелем и напевала. Вот вбежала в класс и плюхнулась за свою парту. Подружка Нонна уже сидела и уплетала большой бутерброд с чёрной икрой. Она была из ещё более обеспеченной семьи. Отец её также был крупный учёный – Авель Голдберг. Академик с мировым именем. А мать – тоже статная красавица, блондинка Пелагея, из псковской деревни, но с ужасным характером и очень жадная, в отличие от Ирминой мамы, немки, изысканной и утончённой Марты. Девочки жили по соседству и то дружили, то ссорились и дрались. Знакомы они были с трёх лет. Ирма смотрела, как подружка медленно жуёт огромный вкусный бутерброд, и глотала слюнки от голода – дома-то не поела.

      – Дай куснуть? – попросила заискивающе.

      – С какой стати? – пробубнила с набитым ртом Нонна.

      – Жадина, – пробормотала Ирма.

      – Дура, – отозвалась подружка.

      На первом уроке был диктант. Лёгкий такой. Начитанной Ирме он показался пустяшным. Она быстро писала красивым крупным почерком. Ей было приятно выводить буквы. Нонна смотрела в её тетрадку и старательно списывала. Учительница прохаживалась между рядами парт и делала вид, что не замечает.

      – Степан вышагивал по извилистой тропинке, – нараспев диктовала учительница.

      Нонна положила голову на плечо Ирмы и зашептала:

      – Стипан, или как? Трапинке? Дурацкий текст, ничего не понятно.

      – Пиши: Степан. Через «е», – подсказывала ей Ирма. – Очень легко.

      Ирма обмакивала в чернильницу ручку с железным пером, и аккуратно,