Маг в законе. Том 2. Генри Лайон Олди

глядя в стол.

      Георгий Радциг, магистр богословия, доктор римского права, епархиальный обер-старец, автор диссертации «Психологическое обоснование уголовной ответственности»; он же Гоша Живчик, Десятка Червонная, маг в законе, «негласный сотрудник № 39-прим», проходивший в секретных документах под оперативным псевдонимом Стряпчий.

      Круг второй

      Я однажды узнаю, зачем я была…

      – …молвить без обиды,

      Ты, хлопец, может быть, не трус,

      Да глуп, а мы видали виды.

      Ну, слушай…

Опера «Киммериец ликующий»,дуэт мага Пелиаса и Конана Аквилонского

      Прикуп

      – Ну да, ну да… молчун ты!.. зову я тебя, зову, а тебе все как с гуся вода…

      Отец Георгий, епархиальный обер-старец при Харьковском облавном училище, наклонился.

      Поднял и себе один лист.

      Кленовый.

      Разлапистая пятерня наливалась багрянцем; вязь прожилок неприятно напоминала ладонь скелета.

      – Ты Куравлева помнишь? – зевнув, осведомился преосвященный Иннокентий. – Полковника? Забыл небось благодетеля…

      Прошлого начальника училища, Куравлева Бориса Петровича, отец Георгий знал хорошо. Как-никак столько времени бок о бок… И про участие полковника в «Мальтийском Кресте», иначе «Заговоре обреченных», – тоже знал. Проговорился Куравлев, незадолго пред тем, как ума лишился. Был зело пьян, начисто растеряв обычную сдержанность; зазвал в кабинет, стал без причины куражиться: скоро, мол, святой отец! изведем ваше семя под корень! ибо знаем, что корень ваш – листья да ветки!

      Наболтал лишнего.

      Все звал священника Павлом; дескать, от фарисеев переметнулся, сперва одних камнями побивал, теперь других посланиями укрощает. Быть отцу Георгию святым апостолом.

      Кощунствовал, коньяк из горлышка хлестал.

      А четырех месяцев не минуло – увезли полковника под белы ручки на Сабурову Дачу. Громкий случай был: явился Куравлев в оперу, где отродясь не бывал, и, когда зал замер в упоении, внимая дуэту тенора Франкини и меццо-сопрано Ноэль-Гвиды, прыгнул вниз из ложи.

      Прямо на сцену.

      Взял такой фа-диез, что тенор в коленках прогнулся – «Мамма миа! мамма миа!», по-своему, значит, матерно одобрил! – стал кобуру лапать, уже почти расстегнул, да рухнул в корчах.

      Оттуда и унесли несчастного.

      – Помню, владыка. При полковнике Куравлеве на меня, недостойного, были возложены тяготы обер-старчества. А за полтора года до сего…

      – Грехи тебе отпустили за полтора года до сего. Ты ведь не вербованный, сам пришел, в ноги пал: не могу больше! Ну да, ну да, сам все знаю, не спеши объясняться… Умер твой Куравлев, на Сабурке-то. Вчера на рассвете и отдал богу душу.

      – Царствие ему небесное, – перекрестился отец Георгий.

      – Ну да, ну да… А завещания он не оставил, полковник. Быть теперь грызне меж молодой вдовой и сыновьями от первого брака…

      Куда-то гнул владыка, намекал. Не дойдет намек – берегись. Многим за это доставалось: причетники увольнялись