Германт. Марсель Пруст

Эльстира, великого художника, с которым мы с Сен-Лу познакомились в Бальбеке. Желание это к тому же было искреннее, ибо если во время моих посещений Эльстира я требовал от его живописи научить меня любви и пониманию вещей лучших, чем сама она: настоящей оттепели, подлинной провинциальной рыночной площади, живых женщин на пляже (самое большее, я бы заказал ему портрет реальностей, которые не умел углубить: например, дороги, обсаженной боярышником, – не с тем, чтобы он сохранил для меня их красоту, а с тем, чтобы открыл ее мне), то теперь, напротив, желание мое возбуждала оригинальность, прелесть его картин, и больше всего я хотел увидеть другие картины Эльстира.

      Мне казалось вдобавок, что самые ничтожные его картины были чем-то непохожим на шедевры даже прославленных художников. Произведения его составляли как бы замкнутое царство с непереходимыми границами, не имеющее себе равных. Жадно коллекционируя редкие журналы, в которых печатались статьи о нем, я узнал из них, что он начал лишь недавно писать пейзажи и натюрморты, а дебютировал мифологическими картинами (фотографии двух таких картин я видел в его мастерской), после чего долгое время был под впечатлением японского искусства.

      Некоторые самые характерные произведения его различных манер находились в провинции. Какой-нибудь дом в Андели, хранивший один из лучших его пейзажей, казался мне столь же драгоценным, внушал столь же живое желание путешествовать, как та мельница в окрестностях Шартра, в жерновой камень которой вправлен знаменитый витраж. И к владельцу этого шедевра, к этому человеку, который, запершись, как астролог, в глубине своего неуклюжего дома на главной улице, вопрошал это зеркало мира – картину Эльстира, купленную им, может быть, за несколько тысяч франков, – я чувствовал себя влекомым той симпатией, что объединяет – вплоть до сердец, до характеров – людей, мыслящих одинаково с нами по какому-нибудь существенному вопросу. Между тем три значительных произведения моего любимого художника значились в одном из этих журналов собственностью герцогини Германтской. Таким образом, в тот вечер, когда Сен-Лу сообщил мне о поездке своей приятельницы в Брюгге, я мог в общем искренно бросить ему, как бы невзначай, за обедом, в присутствии его друзей:

      – Да, относительно последней нашей беседы по поводу дамы, о которой мы говорили. Ты помнишь Эльстира, художника, с которым я познакомился в Бальбеке?

      – Ну разумеется.

      – Ты помнишь мое восхищение им?

      – Отлично помню, помню и письмо, которое мы велели ему передать.

      – Так вот, одна из причин, отнюдь не самая важная, причина довольно второстепенная, по которой я желал бы познакомиться с упомянутой дамой, ты знаешь, конечно, какая.

      – Боже, какое предисловие!

      – Причина в том, что у нее есть по крайней мере одна прекрасная картина Эльстира.

      – Вот как! Я не знал.

      – Эльстир будет, вероятно, в Бальбеке на Пасху: вы знаете, что он проводит теперь почти весь год на этом побережье. Мне бы очень хотелось