Драма в конце истории. Федор Метлицкий

прикрывшая чудесные колени подолом плаща. В этом несоответствии открытых ног и длинного раскрытого плаща скрывается что-то глубоко женское и порочное.

      Я углублен в себя, вижу себя началом и концом всего, где-то по краям мерцает иная жизнь. А в центре независимая гордячка, уверенная и знающая свою власть, – отрада, противостоящая холодной отчужденности серых людей. Я, единственный сам себе, смущенно-стеснительный и готовый на опрометчивое действие, отвожу глаза, прежде чем она посмотрит на меня. В ее гордой посадке головы, изящном движении руки есть что-то недосягаемо интеллигентное и порядочное, обещающее высшие наслаждения. Она беспокойно очнулась, смотрит мимо ровно.

      Вся моя тоска исчезла в чем-то податливо счастливом, ушли чужие неуютные громады зданий. Я воображал ее, как она ищет меня и, увидев, широко открывает молящие глаза, а я пренебрежительно отворачиваюсь. И потом, на улице, снова встречаю ее молящие глаза, и снисхожу. Воображаю, как читаю ей мои дивные стихи, и они льются прямо в ее бездонные жаждущие глаза, и мы понимаем друг друга до каких-то невероятных глубин, и сливаемся в поцелуе.

      Я не надеялся ни на что, у нее своя жизнь, и она была для меня мгновением душевного счастья, которое больше не повторится, но всегда буду помнить и тосковать о нем.

      На моей остановке она отчужденно вышла, и я за ней. Она быстро исчезла.

      Механически перехожу улицы, забитые нетерпеливо спешащими био-автомобилями. Никакой отрады! Вообразил неведомый город, куда входишь, как в родное лоно, где все открыто тебе и улыбается, – уютные улицы с зелеными тенистыми деревьями по сторонам, на каждом углу дружелюбные уличные кафе под навесами веселенького цвета.

      Вспомнил дачу с тихим шелестом листвы и одиноким небом, дачников в старом тряпье, вытащенном из сундуков, вольный стук работ. И с радостью представил, как уеду туда с мамой в выходные.

      Не люблю эту облезлую окраину, да и чопорный Нью-сити тоже. Никак не могу свыкнуться с этим холодным неуютным местом на высоком холме, на самой розе ветров. Широкие неуютные улицы и площади, торжествующие громады под серым небом. Они как будто вдвинулись в мозг, безнадежно отрешенные от моей жизни, и так будут торчать до самого конца. Как будто люди не думали друг о друге, общем уюте, а преследовали какие-то другие собственные цели.

      Может быть, это тусклый свет северной страны, а мои предки были южане? Я, как все, не помню своей родословной. Обожатели города могут на меня окрыситься, но чувства, как и времена, не выбирают.

      В загаженном дворе облезлый пятиэтажный дом без лифта, забираюсь по сколотым ступенькам лестницы на последний этаж. Там, в большой комнате наша некоммерческая организация.

      Она находится в зоне отчуждения, мало отличающейся от условий начала века, и пользуемся мы остатками его устаревших технологий – древними компьютерами и планшетами. Такие зоны остались как отработанный материал прошлой цивилизации, но которые еще могут приносить пользу. Неутомимые местные художники