С икоркой. Мирон Высота

дождя одеждой. Дешевым пивом, которое пролили вчера на пол. Липкими столами пахло.

      За барной стойкой никого не было видно и Крест присел за один из таких столиков, брезгливо спрятав при этом руки в карманы, чтобы ничего ненароком не коснуться и принюхался снова. Зассанными углами общественного туалета пахло – вот как. Но это ничего. Уж к чему-чему, а к запаху привыкаешь быстро. К любому запаху. В этом Крест не раз убеждался на собственной шкуре. Вернее, на собственном носу. Сложнее привыкнуть к постоянной режущей боли. Особенно если это боль не твоя.

      К нему подошла невзрачная девка-официантка и спросила, что он выбрал. Крест на автомате начал рассматривать замызганный пластиковый лист меню. Лагман – 300 рублей. Солянка – 250. Салаты. Он опомнился и сказал бесцветной девке:

      – Мне нужен Человечек.

      Девка, не сказав ни слова, развернулась и исчезла за белой дверью с надписью «ВХОД». Оттуда сразу появился парень, видимо бармен, который пыхнул струю сладкого дыма в потолок, пошерудил руками под барной стойкой и заиграла бессмысленная ритмичная музыка. Крест опять абсолютно автоматически попытался разобрать слова – пели точно по-русски, но так ничего и не понял. Да и зачем? Это у меня от страха и перенапряжения, подумал Крест.

      Бармен пустил еще одну струю и до Креста докатилась удушающая сладковатая волна. Он даже помахал рукой перед лицом разгоняя дым. Это не помогло. Дым заклубился со всех сторон.

      Вдруг в дыму возникло белое лицо с острым подбородком. Глаза-щелочки, как будто и нет их вовсе.

      – Ты чей? – спросило лицо.

      – Мне нужен Человечек, – повторил Крест.

      – Он спит, – сообщило лицо.

      – У Человечка поклевка, он уже неделю не спит, – сказал Крест слова, которым его научили.

      Дым развеялся сам собой и Крест разглядел обладателя белого лица. Тощий шкет-подросток в коротких штанах в облипку, черном худи, капюшон на башке, россыпь мелких татуировок на лице. То ли парень, то ли девка.

      Подросток не шевелился. Крест попытался разглядеть в глазах-щелочках хоть какое-то движение или может быть блеск. Он даже поднялся со скамьи, оказавшись на две головы выше этого парня, или девки. Наклонившись, приблизился почти вплотную. Подросток не шевелился и смотрел куда-то в сторону, потом вдруг дернул головой, так что это при желании можно было принять за приглашающий жест и медленно, как-то слишком медленно, развернулся и пошел в соседнюю комнату, за черную штору, которую Крест даже сначала не заметил.

      Крест двинул следом. За черную штору.

      Они прошли через пурпурно-розовое марево света, мимо зеркального, как будто влажного, подиума-сцены с одиноко блестящим шестом. Сцена была пуста, комната тоже, но Крест мог побожиться, что здесь кто-то точно присутствовал и не просто присутствовал, а сидел, пил, закусывал, вел разговоры. Даже пустая сцена, возможно, была не так пуста. Такое у Креста было ощущение. А своим ощущениям Крест привык доверять больше, чем глазам и ушам. Потому и жив пока.

      Подросток нырнул в еще одни складки черных штор. Крест за ним. Дальше уже шли в темноте. Крест ориентировался на шаги впередиидущего. Изредка черноту обжигала внезапно открывшаяся дверь и через дыру света наружу вырывался пьяный бабский смех. А может истерический плач. Крест не прислушивался. Свет выдергивал из темноты драный линолеум и скрюченные фигуры вдоль стен.

      Наконец они вырулили в какую-то облезлую комнату. Под потолком висела тусклая лампочка на шнуре. Стены изъедены плесенью. На кровати в углу вяжет старуха. Зыркнула на Креста через очки расползшимися в пол-лица глазами. Чисто водолаз. На подбородке седой пушок.

      Тот, к кому пришел Крест, сидел на низеньком табурете посреди комнаты широко расставив ноги. В замызганной майке и трусах. Мослатые колени выпирают выше лысоватого затылка. Из-под майки торчат костлявые ключицы. Кожа на щеках в свежих струпьях и царапинах. Глаза плохие, отметил Крест. Красные, гноящиеся, злые.

      – Тебе, – сказал Подросток, прошел вглубь комнаты и лег, свернувшись калачиком рядом со старухой. Кровать слабо звякнула пружинами.

      Сидящий протянул мокрую, в налипшей зеркальной чешуе, руку, подслеповато щурясь на вошедшего. Кисти рук у него были широкие. На плавники похожи. Протянутую руку Крест, не колеблясь пожал. Человек оценил – рот растянулся в широкой улыбке. Царапины у него на роже треснули и засочились свежей сукровицей. Да и не человек это был вовсе, а Человечек. Ловкое погоняло, страшное, подумал Крест.