Виноватый с вином. Soverry

ной издательской системе Ridero

      Нам не быть ни в одной вселенной; может, они будут удачливее.

      2794 год до нашей эры

      Олимп блистателен, как и всегда.

      В солнечные дни, когда Гелиос едет на своей колеснице и сияет-сияет-сияет, облаков почти нет, а кругом так много света, что он заставляет щуриться, не позволяет разглядеть все то, что происходит вокруг. В солнечные дни – такие, как сегодня, – Дионис прогуливается по Олимпу неспешно, и пить практически не тянет.

      Он еще молод, пожалуй, даже слишком наивен для большинства олимпийцев. Мальчишка, который до сих пор полностью не осознал всей своей божественной мощи; мальчишка, который распоряжается ею неправильно, неосознанно и на уровне природных инстинктов, которые так часто его подводят.

      Это заметно в его взгляде, в походке, в каждом движении. Он так мало здесь пробыл, так мало успел увидеть и совсем ничего не успел понять, что наивность сквозит в каждом жесте. Наивность, бешеная жажда жизни и энергия – все то, что было у других, взошедших на Олимп ранее; все то, что будет у других, грядущих, – то, чем так ярко отличаются молодые боги от древних. От тех, на кого они клянутся быть непохожими. От тех, кем они потом становятся сами, не отдавая себе в том отчета.

      Гера смотрит на него с нескрываемым презрением. Он знает, он видит это; лишь улыбается и машет ей. Машет, но все равно не подходит, прекрасно зная, что сердить ее без толку, а раздраженной она лишь хуже, чем обычно. Не то чтобы мачеха – а она терпеть не может, когда он ее так называет, – вообще ему нравилась. Она отворачивается от него демонстративно, Дионис себе под нос фыркает. А ведь его предупреждали, что здесь все не так радужно и прекрасно, как может показаться на первый взгляд. Он жмурится от солнца, будто случайно меняет собственный маршрут, чтобы не оказаться рядом с мачехой, и просто наслаждается днем.

      В конце концов, пока они не пытаются все друг друга задушить, день даже можно назвать хорошим, ведь так?

      Пока они не вгрызаются друг в друга и не выворачивают внутренности, проверяя границы своей божественности. Пока сосуществуют в иллюзорной гармонии, поддерживая хрупкий, но столь необходимый мир.

      Дионису до многих олимпийцев просто далеко, ему кровожадности не хватает. Ему не хватает временами двойного дна во взглядах и словах. И все это выдает в нем юность, неокрепший ум – а вместе с тем и большие надежды. Пожалуй, даже слишком большие.

      – Если ты все еще среди нас, то у Геры хорошее настроение, – усмехается Гермес, приземляясь рядом в своих крылатых сандалиях. Брови многозначительно вскидывает. – Слышал, что он сделала с собственным сыном? Страшная женщина наша царица.

      У Гермеса смех звонкий, а во взгляде что-то такое непонятное. То самое – олимпийское. То, к чему Дионису еще надо стремиться. То ли хитрость, то ли знание чего-то большего.

      – Отец сказал, что мое место здесь, – произносит он в ответ. – Царица она или нет, но вряд ли может с ним спорить.

      – А ты мне нравишься, – насмешливо продолжает Гермес. – У тебя есть все шансы остаться с нами навсегда. И продолжать раздражать нашу царицу.

      Гермес подмигивает хитро, а Дионис понимает отчетливо – вот то самое, чего ему не хватает. Хитрости и откровенной насмешки над всеми. Две самых главных составляющих, имея которые, Дионис мог бы плевать и на Геру, и на распри отца с его женой, и на всех остальных. Обзавестись бы ими, и как можно скорее, но он эту мысль отметает, не дав ей толком сформироваться в голове. И все же он делает себе пометку на будущее – не верить всему, что слышит. Особенно не вестись на улыбку, коих у Гермеса всегда в избытке.

      Их нельзя назвать друзьями. В конце концов, какая вообще дружба может быть на Олимпе – на вершине власти, которая дурит голову и ослепляет намного хуже, чем лучи Гелиоса. Но Гермес выглядит дружелюбно, а Дионис при себе все равно ничего ценного не носит, так что они – на правах ненавистных пасынков – держатся вместе. Настолько, насколько вообще можно держаться кого-то на Олимпе.

      – Прошел слушок, что у отца очередная любовница беременна, – будто случайно роняет Гермес. – Вот она и раздраженная такая.

      Дионис хмыкает.

      – Разве твоя задача не доставлять все новости ему?

      – О, так я уже доставил. А если он знает, то разве это уже новость?

      Дионис молчит, что червоточина у них общая. Видимо, отцовская, иначе никак. Но эти легкие насмешки помогают проживать очередной день. И плевать, как на самом деле к ним там относится Гера.

      По меркам местных богов он слишком мало времени еще пробыл на Олимпе. По меркам местных богов он еще слишком наивен и глуп. Дионис щурится от теплого солнца, Дионис еще не знает, что такое муки страданий. Злость Геры кажется ему смешной и глупой. Распри отца и дяди кажутся ему беспочвенными.

      И все в этом мире еще так молодо и полно жизни, что и жаловаться не стоит.

      По вечерам они все встречаются за столом, пьют и едят. Выражение лица Геры только не меняется, Дионис