Жук золотой. Александр Куприянов

помещичьи усадьбы да отобрать у кулаков хлеб…

      Не знаю. Может, так оно и было.

      На Дальнем Востоке я встречал много ссыльных с Украины. Бывших полицаев, бандеровцев и в том числе семьи раскулаченных еще до войны хохлов. Все они, поселенцы и расконвоированные, а потом уже и их дети, на новых местах устраивались надежно, хозяйствовали крепко и основательно. В суровых краях смогли выжить и закалиться самые стойкие. Но часто среди них встречались люди угрюмые и нахрапистые. Уважающие только силу. Если мне не изменяет память, кулаков называли «мироедами». Может быть, жизнь в суровых краях сделала их такими. Мой отчим, казалось мне, был законченным мироедом. Я не вкладывал тогда в это слово классового понятия… Что было взять с меня, несмышленого. Имя и фамилию одного из коммунистических идолов – Карла Маркса – я долго писал через черточку: «Карл-Маркс».

      Я был уверен, что так правильно. Иисус-Христос, Карабас-Барабас… Ну, стало быть, и Карл-Маркс.

      Желваки уже ходили по красивому, нос с горбинкой, лицу Иосифа. Он щедро намазал кусок хлеба красной икрой и протянул гостю:

      – Попробуй нашего амурского угощенья!

      Старик бережно, придерживая бутерброд двумя руками, – он думал, что икра посыплется с хлеба, – принял кусок.

      – А что это? Ягода какая-то…

      Отчим засмеялся:

      – Вот тундра! Красная икра. Слышал про такую?

      Зэк надкусил кусок хлеба и чуть не выплюнул его, поперхнувшись:

      – Соленая…

      Иосиф плеснул в чистый стакан водки. Протянул гостю:

      – Выпей за наш советский Первомай!

      – Благодарствуйте, кормилец, – отвечал старик, – мне никак нельзя: организм подорван. Болен я. Умирать иду.

      – А куда идешь-то?

      – На Тамбовщину. Да не знаю, остался ли кто в живых из родни.

      – А за что срок тянул?

      – За поджог колхозного сена, – буднично пояснил зэк. – Весной пускали пал – жгли прошлогоднюю траву, да неправильно, по ветру, пустили. Пара прошлогодних стожков и занялась… Двадцать пять дали, с поражением в правах. За вредительство колхозному строю. Двадцать оттянул, а потом амнистия вышла. Иосиф-то, Сталина, уж тогда сковырнули… Да пока суд-пересуд, пока документ выправили…

      Говорил он, слегка пришамкивая. Во рту не хватало зубов.

      В слове «документ» он делал ударение на «у».

      Мама протянула сверток с едой и одеждой. Старый зэк принялся аккуратно укладывать подаяние в мешок.

      Он возвращался домой, где, может быть, его уже не ждали. Жизнь унесла старика от насиженных мест, как река уносит мальков в океан. Но судьба, как последнюю милостыню, подарила ему дорогу назад, к дому. Он был простым человеком. И, кажется, он об этом не думал. Он просто шел умирать на свою Тамбовщину.

      – Да не оскудеет рука дающего.

      Зэк низко поклонился всем сидящим за столом.

      – И блажен будет тот, кто делился с убогими, когда предстанет он пред Его Престолом…

      Кажется, он знал Ветхий Завет.

      В то время моя