Эллигент. Вероника Рот

рядом с эрудитом. Он весь в крови, а на одежде – грязные следы от ботинок. Аккуратная прическа растрепалась. Он лежит и не шевелится.

      В нескольких футах от него, в луже собственной крови, валяется Эдвард. Пуля попала ему в живот. Есть и другие трупы. Они застрелены или затоптаны. Им просто не повезло. Я озираюсь вокруг, но снайпера не вижу.

      Бросаю кувалду рядом с помятой чашей и опускаюсь на корточки возле Эдварда. Камни альтруистов впиваются в меня, как иглы. Эдвард закатывает глаз. Похоже, он еще жив.

      – Мы должны доставить его в больницу, – говорю я вслух и оглядываюсь через плечо на Трис и неподвижного эрудита.

      – Как он?

      Ее пальцы пытаются нащупать пульс на его шее. Она качает головой. Значит, мертв.

      Я зажмуриваюсь, но продолжаю видеть валяющиеся на дороге чаши фракций и их содержимое сваленное в кучу. Все разрушены, по крайней мере один человек мертв, многие – ранены… Ради чего?

      Ради химеры: бессмысленной, идиотской мечты Эвелин о городе, где группировки исчезли, хотят того их члены или нет. Сама она пожелала, чтобы наш выбор не был ограничен всего лишь пятью вариантами. Теперь у нас нет ни одного. Одно я знаю наверняка: я не могу быть ее союзником.

      – Нам пора, – произносит Трис.

      Ясно, что она подразумевает побег из города.

      – Да, – киваю я.

      Вонь лекарств во временном госпитале в штаб-квартире эрудитов дерет мне горло. Я молча жду Эвелин.

      На самом деле я страшно зол. Скорее всего, Эвелин сама спланировала погром. Конечно, она сообразила, что толпа в любой момент может выйти из-под контроля, причем с непредсказуемыми последствиями. Значит, это она постаралась. Объявить как можно быстрее о роспуске фракций было для нее – важнее, чем безопасность и людские жертвы. Странно, почему я до сих пор ей удивляюсь?

      Я слышу, как раздвигаются двери лифта, и ее голос, окликающий меня:

      – Тобиас.

      Она бросается ко мне, хватает меня за руки, липкие от крови. Ее темные глаза расширены от страха, когда она спрашивает:

      – Тебя ранили?

      Она беспокоится. Мысль об этом слегка колет мне сердце: она меня любит, переживает.

      – Это кровь Эдварда. Я помогал нести его сюда.

      – Как он?

      – Умер, – отвечаю я.

      Она сжимается, плачет и падает на стул. Эвелин приняла Эдварда после того, как тот покинул лихачей. Она выручила его и спасла, несмотря на потерю устойчивого положения в обществе. Я никогда не предполагал, что они были близки, но сейчас я догадался об их отношениях. Ведь это – самая сильная эмоциональная реакция, которую она продемонстрировала со времен моего детства: когда отец со всей силы ударил ее о стену гостиной.

      Пытаюсь гнать прочь воспоминания, но запихнуть их подальше не удается.

      – Мне очень жаль, – бормочу я.

      Затем осторожно добавляю:

      – Почему ты не сказала мне о демонстрации?

      Она мотает головой.

      – Я ничего не знала.

      Ложь. Я уверен, что