Кровь пьют руками. Генри Лайон Олди

дубу еще не доводилось.

      – Не мог я позвонить! Меня этого… Того… Поговорить надо!

      И вдруг я понимаю – надо. Дуб, конечно, дуб, но зря не явится.

      – Ладно, заходите!

      Дуб возится у порога, стряхивая с ботинок снег, и я окончательно понимаю: вечер испорчен. Интересно, что подумает Игорь?

      Я оглядываюсь – Маг уже в пальто, явно собирается уходить. Все! Попели песенки!

      – Прошу знакомиться!

      Дуб смущенно тычет широкую лапищу, Игорь внешне невозмутим, а я вдруг представляю, как все сие выглядит со стороны. Вот так и рождаются репутации! Ладно, пусть себе.

      Игорь уходит, и я не знаю, как его остановить. Наверное, принял меня Бог весть за что…

      – П-пойду! Счастливо, Эра Иг-гнатьевна! Будут новости – обязательно позвоню.

      Я мысленно отметила Эру Игнатьевну. Маг все понял – но это не доставило радости.

      Хлоп! Дверь закрылась – нет сероглазого! Есть я, недопитые рюмки на столе – и господин Изюмский в красе и силе.

      – Эра Игнатьевна, я… Я помешал?

      – А вы как думаете?

      Злиться нет сил. Ругаться – тоже. Мы проходим в комнату, я ставлю на стол чистые рюмки. Дуб косится на початую бутылку «Камю».

      – Так у вас гости были? Во блин!

      Заметил! От такого ничего не укроется!

      – А что, похоже? Ладно, что там у вас?

      Тяжелый вздох, ручища тянется к рюмке, отдергивается.

      – Не, не буду! Тут такое дело, Эра Игнатьевна. Хирный со мной говорил – который УВД. Чтоб я дело закрывал.

      – Дело Трищенко?

      – Его.

      Все становится ясно. Ко мне подослали стрикулиста. Против бедняги-дуба выставили тяжелую артиллерию. Но зачем?!

      – С Никанором Семеновичем говорили?

      – Нет еще. Тут ведь чего выходит? Кондратюк-то признался! Тряхнул я его сегодня вечером, он и раскололся.

      – И что вы сломали ему на этот раз? – поинтересовалась я.

      – Да, блин!..

      – Зажигалку! И язык – вытягивайте, вытягивайте!

      Дуб сглотнул, словно упомянутый язык застрял у него в горле.

      – Ладно! – смилостивилась я. – Но имейте в виду, в последний раз!

      – Признался, значит, – Изюмский обреченно вздохнул. – И ведь не бил я его, Эра Игнатьевна! Сам признался! Пи… То есть убил Трищенко из ревности, бли… То есть просто из ревности, а ствол нашел. На помойке.

      Так-так! Значит, теперь мадам Очковая из расклада выпадает. Правда, патроны… Но патроны одно, ствол – совсем другое. И Капустняк выпадает. И его ганфайтеры – тоже.

      – Ну, я Ревенко доложил, а через час меня – к Хирному. Мол, закрывай дело, убийца есть, ствол есть.

      Да, интересно выходит! Всем это дело поперек горла стало. Но почему? Неужели все-таки Капустняк?

      – И что решили?

      Дуб молчит, вздыхает и внезапно машет широкой ладонью:

      – Да ни черта я не решил, Эра Игнатьевна! Нельзя дело закрывать! Кондратюк, урод, на суде откажется – и все! Он же плановой, его психом сходу признают! А главное, почему он, гад, живой до сих пор? И вообще, какого хе… то есть зачем Хирный в наши дела лезет? Сам бы и расследовал!

      Я киваю. И это верно. А смелый все-таки парень,