Миноносец. ГРУ Петра Великого. Константин Радов

свежести. В немецком платье, явно перешитом с чужого плеча. И с чужой, хм… В общем, прелести первой владелицы оного были куда обширней.

      – Как тебя зовут и чего хочешь?

      – Фрау Шульц послала… А звати мене Ганна.

      Только теперь вспомнил вчерашнюю полковницу. Слава Создателю, гостья не для амуров пришла!

      – Та самая Анхен? Так ты наша? Думал, у нее немка в камеристках.

      – Не так, милостивый пан. Нимкени гро́ши люблять.

      – А русские одними подзатыльниками бывают сыты? Садись, признавайся: кто тебя обидел? Ванька, пошел вон и к дверям не липни, а то накажу! Святого отца, девушка, не стесняйся: ему на исповеди и не такое рассказывают.

      Каждое слово из уст Ганны пришлось клещами тянуть, и ничего бы у меня, наверно, не вышло, когда б Феофан не помог. Матерому попу чужую душу вывернуть наизнанку – что опытному повару куренка распотрошить. Да и мешаное польско-малороссийское наречие, привычное камеристке, он понимал без труда. Исчезли последние опасения, не наши ли гвардейцы уестествили девку. Насильники «розмовляли по-козацьки»!

      Мелочь, конечно, но ткнуть высокомерных ляхов носом в дерьмо, за то что слуг в руках не держат, – все ж душе отрада.

      – Как думаешь, дивчино, чьи то холопы?

      – Не хлопы, милостивый пан: уси ухватки инши. Яко вовк рознится ото пса. Нэ бачила я их преже.

      Я выловил в кармане новенький талер, покрутил между пальцами:

      – Ну так пошукай. Походи меж людьми. Найдешь казачков – твой будет. Ванька!

      – Слухаю, господин генерал!

      – Сию девку пускать ко мне в любое время! А пока – проводи!

      Оставшись вдвоем с игуменом, переглянулись.

      – Чем обеспокоен, отче?

      – Да вот, задумался: что то за волки? Не мазепиной ли стаи? То бишь, по-нынешнему, орликовой? В поле противустать русскому оружию иудино семя не может, а вот из-за угла пальнуть… Город сей – вотчина Потоцких. Здесь вражьих глаз бесчисленно, и любого ненавистника нашего примут как родного. Сноситься с предводителями легко: до турецкой границы семьдесят верст, венгерская – и того ближе. Одвуконь за ночь доскачешь. Ты воеводу киевского, пана Юзефа Потоцкого, не имел чести знать?

      – Воеводу? Имел, некоторым образом. На Пруте перестреливались с ним и его людьми через речку. Положили скольких-то; жаль, что самого не удалось упокоить.

      – Так вот, смотри. Сколько лет, как ляхов из Киева вышибли, однако ж оные до сей поры смириться не могут. Убогой городишко Житомир – стольный град воеводства… Какого? Киевского, само собою! А воевода, ярый партизан Лещинского, сражался против Августа, был разбит под Конецполем, ушел в Турцию и оттуда свои ядовитые тентаколи к нам запускает! И не он один: много таких, которые мечтают вновь забрать под себя Малороссию и православную веру в ней истребить! Им союз с Россией, как нечистому святая вода!

      – Это понятно, только ведь нет у нас ничего, кроме голой хипотезы. Должны быть вражьи происки – и, наверно, есть… Но кого бить, кого хватать?! Коли к государю идти – там надо товар лицом показывать!

      – К