Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя». Н. Ф. Дубровин

как передовые их товарищи будут драться с французами. Вдруг из одного орудия блеснул огонек, появился клуб дыма и вслед затем раздался выстрел.

      Когда дым рассеялся, наши солдаты с удивлением увидали, что эскадрон марш-маршем бросился на правый фланг наших, где стояли гусары. Последние подались назад, и скакавшие были приняты в свои ряды.

      Скоро загадка разъяснилась: своих гусар мы приняли, по их кителям, за неприятельских кавалеристов. Им пришлось выдержать, хотя и безвредно, первый выстрел «для почину», как говорили, смеясь, солдаты.

      Возвратившийся эскадрон захватил на дороге французского офицера генерального штаба. Это был первый пленный, взятый у союзников после высадки их на берег.

      С отступлением наших войск неприятель сделал то же самое, и на правом берегу речки Альмы осталась только казачья цепь, следившая за движением союзников.

      Два противника стояли теперь лицом к лицу и могли свободно осматривать друг друга; их разделяла речка Альма да полсуток времени, прежде чем они сошлись и померились силами.

      На одной из вершин, и почти в середине расположения наших войск, видна была башня, на которой стояло несколько человек.

      На башне этой был устроен телеграф, откуда князь Меншиков со своей свитой смотрел на бивуаки и корабли союзников, стараясь определить силу неприятеля и угадать цель его движения. Число неприятеля было вдвое более, чем наших войск. Союзников было 63 тысячи с 128 орудиями, у нас только около 35 тысяч и 84 орудия.

      Невдалеке от башни была разбита серая палатка главнокомандующего, возле которой стояли хор музыкантов и песенники Тарутинского полка. Музыканты, сменяясь песенниками, играли марши и русские песни. Песенники пели:

      Вы, французы, англичане,

      Что турецкий глупый строй!

      Выходите, бусурмане!

      Вызываем вас на бой!

      Вызываем вас на бой!

      Начинало смеркаться. Батальон моряков и 6-й стрелковый переправлены на противоположную сторону и рассыпаны в цепь в садах за речкой Альмой и за аулом Бурлюк. С наступлением ночи как у неприятеля, так и у нас загорелось две линии костров.

      Темна и холодна была ночь перед альмским сражением; для многих она была последней в жизни. Среди мрака мелькали бивуачные огни, а левая часть моря, ближайшая к берегу, была усеяна ярко освещенными судами. На нашей позиции горели редкие, тусклые огни. В оставленном жителями ауле выли голодные собаки. Вдали и кругом раздавались говор, лошадиный топот, ржание, и все это, сливаясь в один гул, наводило тоску. К полуночи шумный говор стих и наступило всеобщее молчание. Тихо было в воздухе, еще тише на бивуаке. Расположившись небольшими кучками, в полной боевой амуниции, наши солдатики готовились к бою: кто горячо молился, кто вспоминал родных и близких сердцу, иной чистил ружье, а были и такие, которые, предоставив себя воле Божией, спали крепким сном. По временам начальство, обходя бивуак, отдавало приказание, назначались перевязочные пункты, доктора, лазаретная