Неродная кровь. Марина Серова

же вы сволочи! Твари неблагодарные! – подойдя, начала она. – Да я все время только и слышала: «Мои мальчики научились плавать! Нырять! Ходить на лыжах! Кататься на коньках! Ловить рыбу! Варить уху!». Да он же вас как родных детей любил, вы это понимаете хоть задним числом? Он у жены все сына просил, а она ему в ответ: «Сын до венца, а дочь до конца! Не будет тебе сына. Девки хватит». Вот он с вами и возился. А вы ему за такую любовь, как отплатили? Вон он, результат вашей любви и заботы! – Она кивнула на больницу. – Что, трудно было время от времени ему звонить? Интересоваться: «Кузьмич! Дядя Слава! Может, тебе какая помощь нужна?» Но нет! Не дождался он этого от вас! А теперь спохватились! А чего задергались-то? Вину свою почувствовали? Хренушки! Вам опять его помощь понадобилась. Вот вы и рванули сюда! Да чтоб к вам, сволочам, ваши дети так же относились!

      Надежда плюнула им под ноги и решительно направилась в больницу.

      – Ее же не пустят в реанимацию, – сказал чувствовавший себя очень смущенным Иван.

      Стоявший с опущенной головой, уставившись себе под ноги, Сергей ничего не сказал, а я только хмыкнула:

      – Ее не пустишь! Как же! – и бросилась следом за Надей.

      И действительно, та уже оставила шубу в гардеробе, достала из пакета бахилы, халат, шапочку, маску – словом, экипировалась по полной и направилась в сторону реанимации. По-хозяйски открыв дверь, она шагнула внутрь, я, естественно, шмыгнула за ней, но благоразумно осталась возле двери в коридор. Медсестра попыталась остановить ее, но та отмахнулась от нее, как от мухи:

      – Посторонись! Зашибу!

      На помощь медсестре бросились сразу несколько человек, но Надежда прошлась по ним, как танк по ромашкам, и зашла в палату.

      Конечно, она помнила другого человека, сильного и здорового, но и сейчас безошибочно узнала своего Кузьмича, хотя его, наверное, после всего пережитого и мать родная не узнала бы.

      Кузьмич лежал голый, облепленный датчиками, под капельницей и с трубками во всех возможных местах, а она нагнулась к нему и положила свою руку поверх его.

      – Слава! Славочка! – позвала Надя. – Ну вот и свиделись, мой хороший. Что же ты так неаккуратно? Ну да ничего! Поправишься! Были бы кости, а мясо нарастет.

      Я слушала ее и не верила своим ушам. И это была медведица-Надя, которую я знала много лет? Которая могла матом послать так, что стены краснели? Которая не боялась ни бога, ни черта? Которая и Клаве могла в глаза наговорить такого, что мало не покажется? Но это была та самая Надя! Ее довольно грубый, хрипловатый голос звучал сейчас так нежно, так мягко, словно она пела колыбельную своему ребенку.

      Она говорила Кузьмичу какие-то ласковые слова, о чем-то вспоминала и добилась своего – он открыл глаза. И его взгляд уже был не затуманенным, а осмысленным.

      Я не слышала, что он ей сказал, наверное, назвал по имени, потому что она радостно закивала:

      – Да, Славочка! Да! Это я! Выздоравливай, мой хороший! Ты, главное, выздоравливай!

      У него из глаз покатились слезы, как два водопада, и откуда