Мука разбитого сердца. Борис Акунин

не сговариваясь сморщились. Тембр, каким генерал исполнял куплеты, в просторечии обычно именуют «козлетоном».

      – Ну а у вас что пели выздоравливающие?

      – Вам не понравится.

      – Да пойте же! Я не гимназистка.

      – Как прикажете.

      Не без злорадства Алеша запел:

      Вихри враждебные веют над нами,

      Темные силы нас злобно гнетут.

      В бой роковой мы вступили с врагами,

      Нас еще судьбы безвестные ждут.

      Но мы поднимем гордо и смело

      Знамя борьбы за рабочее дело…

      Начальник жестом остановил его.

      – Знаю я эту песенку. Дрянь. Поете, однако, превосходно. Не хуже, чем этот, ну как его… Меня еще жена на концерт водила… Не вспомню. Молодец, вольноопределяющийся! Чувствуется школа. А «артисты», которых подобрали вы, Лавр Константинович, похожи на банду головорезов. И репертуар сомнительный. Солист у нас теперь есть. Нужно, чтобы остальная «труппа» его не скомпрометировала. В Сан-Плачидо вы будете иметь дело с очень неглупым противником. – Жуковский немножко подумал и объявил. – Знаете что, извольте-ка во всех художественных вопросах слушать унтер-офицера. Вы, Романов, целиком и полностью отвечаете за артистическое прикрытие операции. Произведете отбор талантов по собственному усмотрению. Ясно?

      – Так точно, ваше превосходительство!

      Алеша встал и вытянулся. И Козловский тоже вскочил.

      Из тона, каким было произнесено это самое «Ясно?», следовало, что решение принято, разговор окончен.

      Смотр талантов

      Час спустя Романов сидел у штабс-ротмистра, готовясь к смотру отобранных для поездки агентов.

      Всё происходило так стремительно, что Алеша как-то забыл об оставшемся под салфеткой «штейерпипере». Формального согласия унтер-офицера на участие в операции так никто и не спросил. Это вроде как само собой подразумевалось.

      После выхода из генеральского кабинета Козловский ни на минуту не оставлял молодого человека одного, так что не было решительно никакой возможности собраться с мыслями. Князь отвел нового сотрудника в костюмную и велел подобрать для него цивильное. Накормил ужином в столовой. Сообщил кое-какие дополнительные сведения. А там уж пора было идти принимать экзамен – срочно истребованные к штабс-ротмистру таланты собрались и ждали в коридоре.

      Князь немного нервничал за своих выдвиженцев.

      – … В смысле репертуара его превосходительство, конечно, прав, – говорил он. – Есть некоторые сомнения. Сам я буду при вас аккомпаниатором. В детстве меня много мучили игрой на фортепьяно. Матушка мечтала, что я пойду в консерваторию. Слава Богу, папаша отдал в корпус… Но как играть, помню. Меня в полку на праздниках всегда за пианино сажали. Могу и «Польку-бабочку», и «Кирасиры-молодцы». В сущности, если есть ноты, сыграю что угодно. – Лавр Константинович вдруг засмеялся. – Хорошая мы с вами будем парочка. Певец сухорукий, концертмейстер колченогий.