А76 (сборник). Алексей Олексюк

по асфальту.

      – Стерва! – ругнулся мужской голос, и затем всё окончательно стихло. Только тополиная листва продолжала тихо шуметь старой патефонной пластинкой.

      «Нет, всё-таки без баб куда проще», – подумал человек в темноте комнаты. – «Не стоит ничего менять».

      Беременный ангелочек

      1

      Отец Сергий дремал на открытой веранде своего маленького белёного домика, вплотную пристроенного к такому же белому, из местного известняка сложенному, зданию храма. Было время послеполуденного зноя, когда стоящее в зените ослепительное степное солнце накаляло стены и крыши домов до такой степени, что люди, не выдержав печной духоты, выбирались на улицу, где небольшой, едва ощутимый ток воздуха приносил хоть какое-то облегчение. Собаки тушами валялись под оградами и крыльцами, высунув красные языки и тяжело опадая облезлыми боками. Придавленные жарой мухи едва ползали, не пытаясь взлетать даже когда их ловили. Пятилетняя соседская девчушка собирала их на затенённой стене здания и скармливала вялым от духоты курам, ходившим по двору. Когда отец Сергий открывал налитые тугой дрёмой глаза, он видел перед собой единственную во всём Всесвяцке площадь: голую, утоптанную лошадьми и людьми до такой степени, что на ней даже с лупой нельзя было найти ни единого зелёного ростка; отец Сергий поднимал взгляд выше и видел по ту сторону площади обросшие карагачём развалины старой мечети, в которых любили играть местные мальчишки, а ещё далее – за развалинами – чахлый общественный сад, разбитый пару лет назад по почину политических ссыльных. Но сейчас ни на площади, ни возле мечети, ни в саду не было никого. Редкие прохожие при одном взгляде на это залитое безжалостным солнцем пространство испытывали лёгкое головокружение и, сглотнув подступающую тошноту, спешили обойти его проулками. Помедлив, отец Сергий вновь закрывал веки, отдаваясь зыбкому состоянию полуяви-полусна. В этот момент один человек всё-таки решился пересечь огромную раскалённую площадь. Одет он был обыденно: белая льняная рубаха, пиджак, серые брюки, заправленные в сапоги, на голове – картуз. Одежда уже не новая, блеклая от солнца и стирки, но опрятная, аккуратно зачиненная и выглаженная. Отворив калитку, человек прошёл к крыльцу, взял стоявший тут же веник, обмёл пыль с сапог и только затем взошёл на веранду. Лежавший в тени пёс, даже не глянул на него. Отец Сергий услышал скрип досок и открыл глаза.

      – Разрешите присесть? – сказал человек, снимая с потной головы картуз.

      – Садитесь, коль пришли, – отец Сергий узнал гостя – это был учитель начальной школы, бывший ссыльнопоселенец, а ныне председатель Всесвяцкого совета, которого все почему-то звали исключительно по фамилии – Иванов, или, с недавнего времени, – товарищ Иванов.

      Священник молча ждал, что скажет пришедший, но тот долго сидел молча, вертя в руках картуз и изучая ползущую по сапогу муху. Потом, мотнув головой, от чего с волос слетели мелкие капельки пота, наконец-то произнёс:

      – Вчера,