Дальше некуда. Сергей Гребнев

пальцем на потолок.

      – Кстати, девок угостить надо. У тебя есть еще? – Он помусолил пальцы.

      Православный сказал сами знаете что, небрежно засунул деньги в карман и пошел одеваться.

      Девчонки – девки – оказались двумя бабами за… Черт знает скольки лет. Одна была толстая, другая, естественно, тощая. У обеих спитые рожи. С ними был мальчик лет пяти. Принадлежал он толстой. Аноха, похотливо прыгая на одной ноге, сам встретил их в коридоре. Что-то шептал им, улыбаясь в уши. Они сосредоточенно кивали, поглядывая из коридора на меня.

      – Привет! – сказала, как ей казалось, весело, тощая, в ее улыбке справа не хватало зубов.

      Я кивнул. Толстая, в обтягивающей все ее жирообручи натруженного тела фиолетовой кофте, помахала мне ручкой-сарделькой. Я кивнул. Вытащили мальчика из задрипанной, застиранной куртки, сняли зашитые на коленках штанишки. Запустили его на кухню. Я сидел на табурете на кухне, напротив сидел православный, взгляд его был туп. Мальчик оказался очень худым, с явными признаками дистрофии.

      – О, здравствуй, Кирюша! – ласково сказал православный, пошлепал Кирюшу по голове и закрыл глаза.

      Кирюша не отреагировал. Его тощее личико умственно отсталого было точечно покрыто зеленкой. Красные колготки протерты на пятках, которые торчали серыми немытыми пятнами. Толстая молча дала Кирюше мятый листок и тупой красный карандаш и, посмотрев на меня, облизнула свои толстые губы, измазанные красной помадой с блестками. Девочки ушли в комнаты. Прискакал на одной ноге Аноха.

      – Сид, ну давай, ты первый, мы же гостеприимные!

      Он вилял глазами, Ален Делон заплакал бы от такой игры. Я посмотрел на Кирюшу, сжимающего в кулачке карандаш, и отказался. Аноха расстроился. Тяжело вздохнул. Хлопнул православного друга по плечу.

      – Ну че, будешь? – Аноха похотливо подмигнул всем лицом.

      Православный открыл глаза и сказал. Блять, он опять это сказал!

      Аноха насыпал в тарелку гречневой каши с тушенкой, выдавил последние капли майонеза.

      – Девочки попросили! Ешь, Кирюша! – сказал Аноха, почему-то не добавив, что они же гостеприимные.

      Мы с Кирюшей остались одни. Я выпил водки. Кирюша наблюдал, как карандаш в его ручке выводит какую-то закорючку. Есть он не стал. А за стеной, судя по хрипам, рыхлое мясо его мамаши по-православному обильно орошалось майонезом. Я выпил водки. Опять прискакал Аноха, весь такой растрепанный, рожа лоснится. Жахнул стопку.

      – Сид, ну давай. Для тебя же старались, девчонки ждут.

      Я посмотрел на Кирюшу. Аноха обиженно, но не очень, уковылял.

      Через пять минут по коридору в ванную-туалет прошла тощая. В одних трусах и майке Анохи, виляя своим безжопьем, своими, блять, сволочными костями. У нее были кривые зеленые ноги, трусы свисали. Взглянула. Я смотрел на Кирюшу, он выглядел лучше, по крайней мере, у него осталось что-то человеческое в лице. Он справился, у него получился на мятом листе круг, похожий на кривой квадрат. Изо рта подтекала слюна, капая в середину круга. Кирюша начал рисовать квадрат. Я выпил водки. Она была дешевая и дрянная, поэтому