Русское. Эдвард Резерфорд

Эти и другие благочестивые возгласы достигли ушей высокого, мрачного юнца, что всходил вверх по склону вместе со своими красивыми родичами, среди знатных людей, шедших за гробом. «Может быть, сегодня мы узрим чудо», «Славу Богу!»

      Чудо. Возможно, Господь пошлет им чудо, но Иванушка был уверен, что, пока он с ними, никакое чудо невозможно.

      «Ничего доброго не случится, пока я отсюда не уберусь», – уныло думал он и, сгорбившись, устало тащился дальше, в гору.

      В последний год дела его пошли еще хуже. Спустя несколько недель после печального и позорного случая в Русском он подслушал короткий разговор родителей.

      – Сердце-то у Иванушки доброе, – взмолилась его мать, – когда-нибудь он еще совершит такое, чем ты будешь гордиться.

      – Никогда этого не будет, – различил он голос отца, – я уже отчаялся и рукой махнул. – Отец тяжело вздохнул. – Да, я люблю всех своих детей. Но трудно любить дитя, которое только и делает, что обманывает твои ожидания.

      И вправду, печально подумал Иванушка, за что же его любить?

      Он принялся выпрашивать подарки: деньги у матери, коня у отца, чтобы посмотреть, как они воспримут его просьбу, и убедиться, что он им еще дорог. Но вскоре и это вошло у него в привычку. Он обленился и почти ничего уже не делал, опасаясь, что его постигнут новые неудачи.

      Часто он слонялся по переяславльскому рынку. Место это было бойкое: в любой день там можно было увидеть, как прибывает с грузом оливкового масла или вина судно из Константинополя или отбывает в Киев другое, с грузом железа, добытого в местных приречных болотах. Находились здесь и мастерские, в которых выдували стекло, лучшее на земле Русской; на прилавках торговцы продавали бронзовые застежки и украшения; торговали тут и съестными припасами.

      Однако, праздно наблюдая за происходящим на рынке, Иванушка постепенно стал замечать и суету другого рода, ни на миг не прекращавшуюся вокруг него. Один торговец вечно не додавал покупателям сдачи, другой – вечно обвешивал. Стайка мальчишек, слоняясь у прилавков, совершенно хладнокровно воровала то рыбу у продавцов, то деньги у покупателей. Он засмотрелся на их воровское искусство, восхищаясь изысканностью, с которой они проделывали свои штуки. И ему пришло в голову: они сами добывают себе пропитание и ни от кого не зависят; они берут все, что захотят, свободные, как степные кочевники.

      Один раз он сам украл несколько яблок, чтобы увериться, как это просто. Никто его не изобличил.

      Однако он по-прежнему тяготился пустотой, воцарившейся в его жизни, и страдал от этого. Он по-прежнему испытывал ту же смутную тоску, что и в детстве, желание обрести свою судьбу.

      Потому-то наконец, за три недели до церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба, поняв, что все возможности исчерпаны, он сказал родителям:

      – Я хочу уйти в монастырь.

      В конце концов, это было единственное поприще, которое, по мнению окружающих, ему подходит.

      И как же приняли его близкие такие речи?

      – Ты уверен? – спросил