Земли семи имён. Дарина Стрельченко

мастерской.

      – Скоро так пылать перестанет, – хрипло произнёс мастер. – Но силы своей не потеряет. Только потускнеет, чтобы внимания не привлекать. Хоть и вынутая, хоть и отколотая, а всё равно – живая…

      Хедвика, самыми кончиками пальцев касаясь льна, стряхнула каменную пыль в маленькую шкатулку. На лиловом камлотовом ложе пыль уже не была такой яркой. Минута, другая, и скоро совсем потухнет… Торопясь, Хедвика закатала рукав и, повинуясь чужим, не своим словно желаниям, потянулась к горстке пыли. Жажда и любопытство, алчность до колдовства, голод до магии – потянулась, и вот-вот палец коснётся слабо золотящейся горки…

      – Остановись, виноградная. Не надо.

      Слепо оглянулась – кто смеет отрывать, кто запрещает?!

      – Остановись. Не трогай. Чужие шары добра не приносят, жгут только… Сама уж обожглась.

      Внутри словно пусто сделалось. Словно это она там, среди лесных троп, среди города деревянного жила, плела, пряла, вышивала. Будто её, Хедвики, травы да нити спутали, выжгли, умертвили… Вот они, грудой золота лежат, да не тронешь, не вернёшь.

      Мастер подошёл к столу и захлопнул крышку. Шкатулку спрятал в шкаф, шкаф запер на ключ.

      – Знаю, что, коли захочешь, отопрёшь. А всё-таки – поостерегись, виноградная лоза, не марайся в пепле. Иначе и не назовёшь эту пыль, эту магию каменную. Шар достали, сожгли, окаменел он до стекла, до пепла. Пепел обкололи, стряхнули и снова в дело. Да разве на такой обожжённой магии многое наколдуешь?

      – Обожжённая, искажённая… – эхом откликнулась Хедвика и, сама не зная от чего, расплакалась. Как будто кто её шар посулил отнять.

      А то, что он у неё в груди был, она уж не сомневалась.

      9. Зима в Грозогорье

      День шёл за днём, к Грозогорью медленной поступью подходила белая пора. Зимы в столице были снежными, сырыми: не встречая отпора лета, подолгу властвовали холода. Город обряжало в снежные кружева, облекало льдом…

      Но зима приходила сюда не злой ледяной каргой. Она являлась на площади тайной колдуньей с корзиной декабрьских первоцветов: в первый день пороги и двери украшали померанцами, сизыми и крупными еловыми иглами, а в канавах, на обочинах дорог и на запущенных, укрытых снегом тропах начиналось наконец печальное и волшебное зимнее грозогорское цветенье. Поднимали сухие розовые бутоны морозники, топорщился щёточками тычинок рыжий гамамелис, краснели ягоды падуба, стелила по снегу тонкий аромат нежная жимолость; настоящим сердцем и песней сурового Грозогорья раскрывала лиловые лепестки ласковая камелия. Горожане собирали холодные букеты, охапки бледных, белёсых стеблей, тугих бутонов и ловили, вдыхали редкие и тонкие запахи цветения и весны.

      В такой-то день, по первому снегу, и заглянул в мастерскую лютник. Завидев его сквозь стёкла, Хедвика бросилась к двери…

      – Здравствуй, виноградная леди, – тихо поприветствовал её Файф, вручая украшенную зимней жимолостью брошь – крошечные и упругие ягоды в молочной белизне лепестков. Синяя ягода тумана. Тронь – и покроется белой наледью,