Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная. Петр Иванович Шолохов

поводит зевотой, а от ворот уже несётся:

      – Пётр, ужинать!

      Вот и окончился долгий, содержательный день. День детства! Распростившись с другом Васькой, бредёшь к дому усталый, грязный, но довольный. В сущности, остаётся только арбуз, если не заснёшь за ужином и не проспишь, как вчера. А потом отмоют тебя, «раба божьего», и спать, спать, спать…

      Плеврит

      Весна, тёплый воскресный день. Наша семья во дворе. Мне с утра что-то нездоровится, трудно дышать, болит голова и бок. Пользуясь одиночеством, я прилёг на двуспальную кровать родителей. Окна зальчика открыты во двор, там шумно и солнечно, но мне холодно, я весь дрожу. Мне слышен бодрый голос отца:

      – Мать! Первый час, пора бы нам обедать!

      Через некоторое время с визгом открывается тяжёлая дверь погреба, видимо, полезли за квасом. Несмотря на нездоровье, мне ужасно хочется холодной, прямо со льда окрошки, а из кухни уже плывут вкусные запахи свежего огурца, крутых яиц, зелёного лука. Слышу знакомую работу толкушки.

      – Отец! Режь солонину, да помельче… – кричит мать.

      Стол к обеду готовят здесь, в зальчике, гремят посудой, двигая стульями, шумно рассаживаются. Ко мне подходит отец:

      – Пётр, вставай, брат! У нас сегодня окрошка!

      Поднявшись через силу, подсаживаюсь к столу, все глядят на меня с любопытством. Я молча, торопливо, с жадностью проглатываю первую ложку ледяной окрошки, вкусно! Быстро расправляюсь со своей тарелкой и покидаю стол, меня зверски трясёт.

      – Петя, ты что же, а обедать? Тебе, видно, нездоровится? – говорит мать.

      Кроме неё никто не догадывается о моём состоянии? У меня сильный жар, я весь горю и постепенно теряю сознание. Пробуждают острые запахи лекарств, слышу чужой, какой-то строгий, голос, открываю глаза: человек в белом халате с градусником в руках качает головой и говорит матери:

      – У него плеврит, необходимо срочно в больницу, день-два и будет поздно.

      Мной овладевает сонное безразличие. Как я покинул дом, как очутился на больничной койке? Совершенно ничего не помню! Запуская под рёбра холодный шприц, у меня выкачивают воду, но я не чувствую ни боли, ни страха, с забинтованной грудью лежу навзничь, без движения, спасает почти непрерывный сон. Неделю-другую продолжаются ежедневные процедуры со шприцом и бинтами. Я начинаю оживать. Впервые интересуюсь окружающей обстановкой. Больничная палата огромна, высокий потолок, вдоль стен ряды коек, и всё бело! Неподалёку от моей койки лежат пожилые люди… хмурые, молчаливые, лишь в дальнем углу молодой человек, почти мальчик, худой, бледный, с чёрной головой и сивыми глазами. Он болен острым воспалением почек. Его часто посещает старушка, и он всегда кричит на неё, чем-то недоволен.

      – Филя, дорогой мой мальчик, успокойся, – говорит она, а сама плачет.

      Мне жаль её. Каждое утро после завтрака больничная няня сооружает посреди палаты ширмы в виде куба из чёрной клеёнки. Это для молодого человека. Его сажают в эти ширмы обнажённого на табуретку,