Павел Чжан и прочие речные твари. Вера Богданова

все вокруг исподволь глядели на Павла, гадали: куда торопится этот молодой человек в костюме, к каким высотам бизнеса? Воздух пах талым снегом и обещанием солнца, бодрил, пьянил и обжигал нутро, и Павел чувствовал, будто у него не тело, а пружина, теперь он может прыгнуть до верхушек башен делового центра, а может, даже выше, до самой стратосферы.

      Ветер выхватил из толпы полупрозрачный шарф. Тот взмыл под крик хозяйки, мазнул по небу алым отзвуком Пекина. Павел попытался ухватить его, но не дотянулся. Шарф ускользнул за край моста, замер над рекой, словно раздумывая, затем опустился на воду.

      Выключив очки, Павел приблизился к чугунному витому парапету и отыскал шарф взглядом. Ткань намокла, лишилась цвета и, по-медузьи колыхаясь, скрылась в донной тьме.

      Он помнил, как было там, внизу. Холодно, тихо, нечем дышать. Вода пластом легла на грудь, и нити водорослей щекотали кожу, опутывали пальцы. Течение крутило листья и травинки, мелкий сор, ботинок, в рот заползла вода со вкусом тины…

      Павел моргнул, и воспоминание уплыло вслед за шарфом. Река тащила дальше свое полное тело, серо шуршали электрокары, провисали тяжелые от влаги облака. В ухе бодро грянул «Марш добровольцев»[2], и Павел ответил, дыша на руки в попытке их согреть.

      – Ну ты где? – поинтересовался столь же бодрый голос; кто-то знакомый, но непонятно кто: камера выключена, номер не определен.

      – Уже поднимаюсь, – соврал Павел и поспешил на площадь бизнес-центра. Сколько он простоял на мосту? Он иногда выпадал из реальности.

      – Давай быстрей, сейчас начнется. Тебя обыскались.

      – Да, да…

      Вперед, в просторный стеклянно-гранитный холл, кивок администратору на ресепшен, через рамку, взгляд в камеру на турникете, потом бегом к лифтам и внутрь первого из них, протиснувшись меж людьми: в здании было слишком много этажей и слишком мало лифтов. От пробежки кровь прилила к лицу, оно горело, словно на щёки налепили перцовый пластырь. Спина предательски взмокла под пиджаком, рубашка облепила тело, и Павел чувствовал себя продуктом в мятой упаковке, забытым на жаре.

      У дверей конференц-зала маячил Игорь Лыков, глядел на всех с высоты двухметрового роста. Он будто вылез из рекламы люксового бренда: крепкий, кровь с молоком, челюстью можно дробить орехи. Сын то ли замминистра, то ли олигарха, золотая голова с коротко стриженным золотом волос, квинтэссенция пекинского Шуньи и регаты на Сен- Барте.

      Увидев его, Павел замедлил шаг. Что Лыков делает здесь? Он же еще неделю в отпуске, и обычно их не ставят на одни проекты.

      – Привет. Готов? – Лыков махнул рукой. – Это я звонил.

      – Я понял, – ответил Павел неохотно.

      – Я с нового номера, не успел внести в базу. Ты сохрани, еще понадобится. И заходи, Михалыч уже там.

      Павел кивнул, но Лыков этого уже не видел: понесся кому-то навстречу здороваться, жать руки, говорить, как он обеспокоен их делами, и делать всё, что делают хозяева, встречая гостей в коридоре. А Павел

2

Государственный гимн КНР.