Как удержать музу. Дарья Вячеславовна Морозова

й заискивающе поблёскивал тонкий золотой браслет, на котором висел брелок в виде стрелы.

      Девушка подошла к гробу в глубине здания и положила алую розу на грудь покойника.

      – Ты был лучшим, – прошептала она, проводя пальцами по его холодным рукам, скрещенным на неподвижной груди. – Я была рада работать с тобой. Как-нибудь встретимся… ещё раз. – Она наклонилась и осторожно поцеловала морщинистую щёку старика, чьё тело покоилось на тёмно-сером материале, призванном обмануть взгляд и создать впечатление роскоши.

      Ей захотелось понаблюдать за пришедшими людьми, поэтому уселась на деревянную скамью и закинула ногу на ногу.

      Потянулась длинная очередь из знакомых, родственников и почти незнакомых ему людей, которые почему-то решили, что теперь после его смерти они имеют право считать себя приближёнными носителя таланта.

      – Гений, – покачав головой, твёрдо сказала она. – Если бы только был смелее и позволил нам зайти дальше. А ты мучил и себя, и меня сомнениями и собственными рамками. Смотри теперь на своё наследие: все, кто пришли сюда, даже не представляют, кого потеряли. В прямом смысле, – она поднялась со скамейки и решительно направилась к выходу, как вдруг её нагнал робкий детский голос: «Это вы о моём дедушке?»

      Девушка вздрогнула и резко обернулась.

      Позади неё стоял мальчик лет десяти-двенадцати и, нервно царапая большим пальцем правой руки костяшку указательного, с робостью смотрел ей в глаза. Строгий чёрный костюм «двойка» был явно куплен второпях, и его родители, видимо, не очень заботились о внешнем виде отпрыска: пиджак был размером больше чем надо, волосы мальчика топорщились ёршиком, и заботливая рука не коснулась их. Его огромные выразительные серые глаза очень отвлекали от лопоухости.

      Мальчик в свою очередь тоже рассматривал незнакомку, вернее пытался её разглядеть среди утреннего тумана, заползшего в церковь. Он восторженно наблюдал, как искрятся локоны девушки в острых солнечных лучах, падающих из длинных строгих окон, как эти же яркие стрелы мягко обволокли женские плечи и как всё её туловище развернулось, позволяя рукам небесного тела пройтись по его изгибам.

      – Да, малыш, а ты… – она подошла к мальчику и присела на корточки напротив него. – Ты знаешь, кто я?

      – Нет, мадмуазель, – мальчик так отчаянно замотал головой, что его собеседница испугалась, как бы его бедные полупрозрачные ушки не разлетелись в разные стороны. – Вы – знакомая моего дедушки?

      Тут девушка протянула руку над его правым плечом и потрясла ею, словно здороваясь с кем-то. Мальчик дёрнулся было в сторону, но незнакомка мягко удержала его за локоть.

      – Дай-ка свою руку, – вместо ответа ласково попросила она, беря его холодные пальцы в свои руки: тонкие, сухие, с изгрызенными ногтями. – Ты знаешь, твой дед тоже грыз ногти. Дурная привычка, так меня бесила! М-да, малыш, что-то мне подсказывает, что теперь мы будем часто видеться.

      – Вы… вы – гадалка, мадмуазель? – заикаясь, спросил мальчик, испуганно пряча руки в карман своего нелепого костюмчика.

      Девушка загадочно улыбнулась.

      – Я вижу, ты – единственный, кто по-настоящему горюет по нему? – снова вопрос вместо ответа. И тут незнакомка приоткрыла рот от осенившей её догадки, мальчик теперь удостоился пристального взгляда. – О! Вот почему…

      Девушка не закончила предложение: громкое требовательное шипение прервало её:

      – Мишель! – мальчик испуганно вздрогнул и обернулся назад, на звук голоса своей матери. – Негодный мальчишка! Мишель! Немедленно ко мне!

      – Я… – мальчик повернулся обратно к незнакомке, желая извиниться перед ней и уйти, но он увидел лишь, как вкрадчиво закрылась створка двери, пропустив пару весёлых лучей солнца в каменную глушь церкви.

      – Мишель! – его мать, молодящаяся матрона сорока лет, нависла, как скала, над мальчиком. – Тебе обязательно надо поздороваться с несколькими людьми! Филипп уже здесь! Я не буду бегать за тобой весь день!

      Мальчику захотелось съязвить ей, сказать что-то вроде: «Ну и ничего с тобой не случится!», но он прекрасно понимал, что этим только ещё больше разозлит мать. Поэтому, он обречённо опускает глаза и говорит: «Pardon, maman»1.

      – Несносный ребёнок! Ты хоть знаешь, как важно сейчас произвести правильное впечатление? – продолжала тихим голосом негодовать женщина, таща мальчика за руку к алтарю. – Теперь, когда я стала наследницей всех картин твоего деда, нам надо как можно выгоднее их продать, а для этого важно очаровать всех этих критиков и оценщиков! Так что улыбайся и будь максимально вежлив с ними! Это же идея на миллион! – заметив, что сын оглядывается назад, она раздражённо бросила. – И что такого интересного ты там увидел?!

      И тут мальчик радостно встрепенулся, поняв, что у него появилась тайна! Настоящая взрослая тайна!

      – Ничего, маман, – так храбро и воодушевлённо ответил Мишель, что его мать остановилась и подозрительно покосилась на него.

      – М-да, – недоверчиво протянула женщина, – Ты ещё слишком мал, чтобы заглядываться

1

«Прости, мама» (фр., прим. автора).