Портрет-призрак. Антон Грановский

Анне и сказал по-французски с легким итальянским акцентом:

      – Мадам, позвольте вам сказать, что вы самая красивая женщина в Париже. Я художник и говорю это со знанием дела.

      Анна взглянула на нечаянного собеседника с любопытством. Незаметно было, чтобы она смутилась. Негромкий голос художника казался горячим, походка – стремительной и летящей, лицо – спокойным, чистым и бесстрашным, как у ангела-воителя, низвергнувшего Люцифера в адскую пропасть.

      – Мсье, если вы не заметили, дама здесь не одна, – грубо проговорил Линьков.

      Художник на него даже не взглянул.

      – Вы смотрели на меня, – снова заговорил он, обращаясь к Анне. – Прежде всего…

      – Прежде всего, вы забыли представиться, – сказала Ахматова спокойно.

      – В самом деле? – Мужчина смутился. – Иногда я бываю дьявольски неучтив. Но это не из-за невоспитанности, а по рассеянности. Меня зовут Амедео Модильяни. Я художник.

      – И, конечно же, гениальный? – с усмешкой вопросил Линьков.

      Модильяни скользнул взглядом по его лицу и небрежно проговорил:

      – Полагаю, это вопрос риторический, и мне не нужно на него отвечать. – Он вновь перевел взгляд на Анну. – Мадам, я бы хотел написать ваш портрет с египетским убором на голове. Думаю, в одном из прошлых воплощений вы вполне могли быть женой египетского фараона. Это читается в вашем лице. И не только в лице. Эта длинная гордая шея, этот изящный, полный достоинства поворот головы… А в ваших северных глазах таится поистине южная страсть. Вы согласитесь мне позировать?

      – Послушайте, вы… – зарокотал Линьков и стал угрожающе подниматься с места.

      Анна положила ему руку на предплечье:

      – Андрей Иванович, прошу вас, не надо затевать скандал.

      Модильяни взглянул на бывшего поручика открытым, смелым взглядом.

      – Париж кормится скандалами, – сказал он с холодной улыбкой. – И время от времени я даю ему эту пищу.

      Несколько секунд Линьков и художник смотрели друг другу в глаза. Если бы взглядом можно было убить, оба были бы уже мертвы.

      Анна поняла: еще немного, и эти двое набросятся друг на друга, как дикие звери. Нужно срочно что-то предпринять. Она вынула из кармана платок, положила на край стола, а затем осторожно столкнула его локтем на пол.

      Модильяни среагировал мгновенно. Он быстро нагнулся, поднял платок и с учтивым поклоном протянул его Анне.

      – Благодарю вас, – улыбнулась она.

      – Чертов итальяшка! – выругался поручик Линьков по-русски.

      Модильяни вперил в него пылающий взгляд.

      – Мсье, позвольте вам напомнить, что вы находитесь в Париже. Соблаговолите говорить по-французски.

      – Я буду говорить на том языке, на каком захочу! – все более закипая, заявил Линьков и опять по-русски.

      Глаза Модильяни сузились. Его смуглое лицо окаменело. Поняв, что окаменелость эта не что иное, как затишье перед бурей, Анна вновь поспешила сгладить конфликт.

      – Господин Линьков говорит, что русскому языку, изобилующему