Дела житейские (сборник). Виктор Дьяков

взять мать на своё полное обеспечение… Впрочем, от обеспечения он бы не отказался, но ведь сестра явно намекала, чтобы он взял мать к себе, чего Мельников более всего не хотел.

      – Хорошо Дунь, давай прикинем. Пусть все деньги, что от дома и вещей выручим – твои. Ну и я в свою очередь согласен помочь… ну тысячи по две в месяц. Тут и на мать и вам немного останется… Пойми, Дунь, ко мне мать сейчас никак нельзя, они же с Людмилой… сама знаешь. Да и неудобно свекрови у снохи жить, когда родная дочь есть.

      – Ну, спасибо, растолковал братец дорогой! – сестра отвечала злым отчётливым шёпотом, так что соседи по электричке невольно покосились на неё. – Да я скорей с голоду помру, а побираться даже у тебя не стану. – Пожалел… как же. То ли дашь, то ли нет, а я за тобой бегай как собачонка. И что Людка твоя скажет, когда ты каждый месяц по две тысячи нам выдавать будешь?… Не тебе, мне, что она скажет?… Не знаешь, а я знаю, и слышать от неё этих слов не желаю.

      – Что ты несёшь? Это же мать моя… Я же не милостыню вам предлагаю.

      – Ну да, а потом твоя подсчитывать будет, сколько из тех денег мы на мать, а сколько на себя потратили и в глаза колоть…

      – Да брось ты Дунь, так мы ни о чём не договоримся, – Мельников смущённо оглядел пассажиров, чувствуя, что они прислушиваются к их разговору, тональность которого резко возросла. – Не хочешь так, давай по другому: три месяца у вас, три у нас…

      – А ты случайно не забыл, сколько лет нашей маме. Она ещё переезд в Москву выдержит ли. Она же всю жизнь в деревне, возле леса прожила. А у нас Юго-Восток, самый неблагоприятный район в Москве, – сестра давала понять, что матери и с экологической точки зрения лучше поселится в Северном округе, недалеко от парка, где располагалась квартира брата.

      Получив информацию к размышлению, Мельников весь оставшийся до Твери путь хранил молчание. Он пожалел, что вчера отказался от обсуждения этого вопроса с женой – наверняка бы они обмозговали и свои "домашние заготовки". В Твери, пока добирались до автовокзала, разговор не возобновлялся, а в битком забитом автобусе брат и сестра оказались далеко друг от друга.

      Сколько раз Мельникову в своей жизни приходилось преодолевать этот путь, от Москвы до родной деревни и наоборот. Последний раз, когда отец в письме попросил поправить заметно покосившуюся избу. Уже тогда было ясно, что дни отца сочтены. Даже удивительно, что он смог прожить столько, имея за плечами два года фронта и тяжёлое ранение. Отец любил подчёркивать, что воевал именно первые два года с сорок первого по сорок третий, когда не расщедривались на ордена, но когда и перемололи основной, кадровый состав Вермахта. Дождь наград отец уже не застал – под Орлом он был прошит из "шмайсера", и после госпиталя его комиссовали. Но свою единственную боевую награду, медаль "За отвагу" отец ценил выше всех прочих, выданных ему уже после войны как ветерану юбилейных медалей и "обязательного" ордена Отечественной войны. Так же, впрочем, он оценивал и награды более молодых орденоносцев, захвативших лишь конец войны. О последних он пренебрежительно отзывался, де против них немец уже не тот был,