Корабль-призрак. Фредерик Марриет

и долго сидел, уставившись глазами на роковое письмо, которое он теперь держал обеими руками у себя на коленях.

      Машинально он вертел его в руках, разглядывая со всех сторон; письмо было запечатано черной печатью. Филипп вздохнул. – «Нет, – сказал он, – я не могу прочесть его теперь». – С этими словами встал и пошел дальше.

      Еще с полчаса он шел, не останавливаясь, куда глаза глядят. Солнце стояло уже низко. Филипп остановился и смотрел на него до тех пор, пока у него не зарябило в глазах. Тогда юноша огляделся кругом, ища такого места, где бы укрыться от прохожих и без помехи взломать печать и прочесть это страшное письмо из другого, неведомого ему мира.

      Маленькая группа кустов, расположенных перед небольшой рощицей, кинулась ему в глаза в нескольких шагах от того места, где он стоял. Он уже давно вышел в город: расположившись в кустах, он еще раз осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что никто из прохожих не может его увидеть или помешать ему.

      Мало-помалу он почувствовал успокоение и, глядя на заходящее солнце, склонявшееся все ближе и ближе к земле, наконец произнес:

      «Видно, такова Твоя воля, Господи, и такова, знать, моя судьба! Медлить нечего!»

      Он собирался уже сорвать печать, как вдруг вспомнил, что письмо это было вручено его матери не обыкновенным смертным, что оно содержало тайну бесплотного духа, осужденного или обремененного страшным заклятием, что эта тайна касалась его родного отца, и что только в этом письме заключалась единственная оставшаяся у него надежда на спасение, о котором взывал и молил его бедный отец.

      «Трус! – воскликнул укоризненно юноша по своему адресу. – Как мог я потерять столько времени! Солнце как будто нарочно задерживается там, на холме, чтобы дать мне возможность прочесть это письмо; оно как будто ждет меня!».

      И, почувствовав в себе обычное мужество Вандердеккенов, Филипп спокойно сорвал печать, украшенную вензелями его отца, и прочел следующее:

      «Дорогая Катрина!

      Одному из тех милосердых духов, которые льют слезы и скорбят о преступлениях смертных, было дозволено сообщить мне, каким единственным путем может быть снят с меня ужасный приговор.

      Если бы я вновь мог получить на палубу моего судна ту святую реликвию, на которой я произнес свою страшную клятву, приложиться к ней с полным раскаянием и уронить хоть одну слезу глубокого сокрушения на священное древо, то мог бы обрести покой своей души.

      Каким образом это сделать или на кого возложить выполнение столь трудной, быть может, роковой задачи, я не знаю, но, Катрина, у нас с тобой есть сын; впрочем, нет, пускай он ничего не знает обо мне; но ты молись за меня и прощай!

      И. Вандердеккен».

      «Так значит, это правда, ужасная правда, – подумал Филипп, – и мой отец и посейчас находится под заклятием! И он указывает на меня! Да и на кого же другого мог он указать? Разве я не сын его, разве это не долг мой?».

      «Да, отец! – громко воскликнул юноша, падая на колени. –