Детство Никиты. Алексей Толстой

даже говорят, что белизна снега режет глаз. В ночное время снег отражает тот свет, который доступен от ночного сине-лило-вого неба и звезд, поэтому мы видим его в сине-лиловой гамме.

      Никита вернулся домой и сел читать «Всадника без головы».

      За круглым столом под большой лампой сидели с книгами матушка и Аркадий Иванович. За большою печью – тр-тр, тр-тр – пилил деревяшечку сверчок. Потрескивала в соседней темной комнате половица.

      Всадник без головы мчался по прерии, хлестала высокая трава, всходил красный месяц над озером. Никита чувствовал, как волосы у него шевелятся на затылке. Он осторожно обернулся – за черными окнами пронеслась какая-то сероватая тень. Честное слово, он ее видел. Матушка сказала, подняв голову от книги:

      – Ветер поднялся к ночи, будет буран.

      Сон

      Никита увидел сон, – он снился ему уже несколько раз, все один и тот же.

      Легко, неслышно отворяется дверь в зал. На паркете лежат голубоватые отражения окон. За черными окнами висит луна – большим светлым шаром. Никита влез на ломберный столик в простенке между окнами и видит:

      Сверчки пилят дерево? Или это только так говорится?

      Домовые сверчки питаются любой доступной едой, жидкостями, а также более мелкими насекомыми. Дерево они не пилят. Характерные звуки воспроизводят самцы для приманивания самок или для отпугивания других самцов. Звуки они издают потирая специальным стрекотательным канатиком у основания одного надкрылья о зубцы на поверхности другого. При поднимании вверх дрожащих оснований надкрыльев возникает резкое вибрирующее движение. Оно и является причиной возникновения звука.

      Вот, напротив, у белой, как мел, стены, качается круглый маятник в высоком футляре часов, качается, отсвечивает лунным светом. Над часами, на стене, в раме висит строгий старичок, с трубкой, сбоку от него – старушка, в чепце и шали, и смотрит, поджав губы. От часов до угла, вдоль стены, вытянули руки, присели, на четырех ногах каждое, широкие полосатые кресла. В углу расселся раскорякой низкий диван. Сидят они без лица, без глаз, выпучились на луну, не шевелятся.

      Из-под дивана, из-под бахромы, вылезает кот. Потянулся, прыгнул на диван и пошел, черный и длинный. Идет, опустил хвост. С дивана прыгнул на кресла, пошел по креслам вдоль стены, пригибается, пролезает под ручками. Дошел до конца, спрыгнул на паркет и сел перед часами, спиной к окошкам. Маятник качается, старичок и старушка строго смотрят на кота. Тогда кот поднялся, одной лапой оперся о футляр и другой лапой старается остановить маятник. А стекла-то в футляре нет. Вот-вот достанет лапой.

      Ох, закричать бы! Но Никита пальцем не может пошевельнуть, – не шевелится, – и страшно, страшно, – вот-вот будет беда. Лунный свет неподвижно лежит длинными квадратами на полу. Все в зале затихло, присело на ножках. А кот вытянулся, нагнул голову, прижал уши и достает лапой маятник. И Никита знает, – если тронет он лапой – маятник остановится, и в ту же секунду все треснет, расколется, зазвенит и, как пыль, исчезнет, не станет ни зала, ни лунного