Соус бешамель и высокие технологии. Сола

я начал думать не только о своих страданиях, но и об её чувствах тоже. Мне совсем не хотелось оставлять её одну – а она настаивала – будь я свободен, я бы сунул её к себе за пазуху и ушёл, куда глаза глядят…

      Я должен был во что бы то ни стало развестись, чтобы жениться на своей любимой. Если твоя мама думала, что я отстану от неё, получив, что обещано, она просчиталась. Наоборот, я стремился заявить на неё свои права.

      Почти сразу после нашего свидания меня отправили в служебную командировку на неделю; вернувшись, я её не нашёл. Ни в общежитии, ни на работе её не было, никто не хотел говорить, где она, лишь моя старшая сестра, остановив мои безуспешные поиски, зло бросила мне:

      – Затравили… Из-за тебя. Если ты мужик, набей морду завроно.

      Моя семья – родители и три сестры – перестали поддерживать со мной отношения, как только я ушёл от жены, и то, что сестра дала совет, что-нибудь да значило.

      Увидев завроно, а точнее, его масляную рожу, я понял, на что намекала сестра, если намекала. Поймав мой взгляд, он тоже что-то понял. Но всё же он оказался мужиком – мордобитие сошло мне с рук, а могли б и посадить. Зато я узнал, где твоя мама – законопатили её на север хорошо, а сестра в моё отсутствие добилась перевода её на вакансию.

      Какая это была глушь, ты себе не представляешь. Не посёлок, не населённый пункт, лишь станция в лесу. Школой назывался небольшой сарай, а учеников было пять или шесть – дети работников по найму, что работали на лесозаготовках. Жила она в половине барака, а в другой – эти самые работники. Потом она призналась, что на третий-четвёртый день у неё украли деньги со стола, и она голодала.

      Я появился более, чем вовремя – это я понял сразу. По её реакции я также догадался, что она не чаяла увидеть меня ещё раз. Я обнял её, и она, глотая слёзы, говорила, что в душе согласилась, когда её удалили с моих глаз – так будет лучше, особенно мне; что каждый день она думала обо мне, не натворил ли бы чего, – и ждала, и гнала саму мысль обо мне! Я пьянел от её слов и терял голову, хотя думал, что давно её потерял. Стараясь её успокоить, я оторвал её заплаканное лицо от своего плеча и спросил с болью:

      – Что ж, ты учишь литературе, а про любовь ничего не понимаешь? Ты у меня одна на всю жизнь.

      Но она ещё больше расплакалась, и уже мне нужно было говорить – это было начало нашего времени, которое не закончилось (и не могло закончиться) с её смертью.

      Мы уехали оттуда, когда закончился учебный год, вернулись в М., расписались и покинули север ради этого места, куда маму моя старшая сестра оформила по переводу, а я работал сперва в леспромхозе, потом в лесничестве. Не сразу, но построили этот дом; ты родилась – тоже из-за маминого нездоровья были преграды, и обследовалась она, и лечилась, но помню, мама твоя в минуту подступающего отчаяния улыбнулась мне:

      – Мы с тобой ничего не делали, как положено. Что ж ты врачей слушаешь? Такие ж люди.

      И оказалась права: родилась ты, раньше времени и малюсенькая, и несколько месяцев мы только прислушивались – дышишь или нет – настолько удивительным