Воздух над шелком. Неизвестное о Цветаевой. Елена Айзенштейн

только не любовь»? Но все, что угодно!)

      Итак: во-первых <,> он божественно-красив и одарен божественным голосом. Обе сии божественности на любителя. Но таких любителей много: все мужчины, не любящие женщин <,> и все женщины, не любящие мужчин. Vous voyez ca d’ici (Вы видите это? – фр. – Е. А.)? Херувим – серафим – князь тьмы, смотря по остроте зрения глаз, на него смотрящих. Я, жадная и щедрая, какой Вы меня знаете, имела в нем все эти три степени ангельского лика.

      – Значит не человек? —

      Да, дорогая, прежде всего – не человек.

      < – > Значит – бессердечен?

      Нет, дорогая, ровно настолько сердца, чтобы дать другому возможность не задохнуться рядом с…

      – Подобие сердца. —

      Вообще, подобие, подобие всего: нежности, доброты, внимания,

      – Страсти? —

      – Нет, здесь и ее подобия нет.

      – Прекрасное подобие всего, что прекрасно. – Вы удовлетворены?

      И ровно настолько души, чтобы плакать – чуть влажные глаза! – от музыки.

      Он восприимчив, как душевно, так и физически, это его главная и несомненная сущность. От озноба – до восторга – один шаг. Его легко бросает в озноб. Другого такого собеседника и партнера на свете нет. Он знает то, чего Вы не сказали и м <ожет> б <ыть> не сказали бы, если бы он уже не знал.

      Абсолютно недейственный, он, не желая, заставляет Вас быть таким, каким ему удобно. (Угодно – здесь неуместно, ему ничего не угодно)

      Добр? – Нет.

      Нежен? – Да.

      Ибо доброта – чувство первичное, а он живет исключительно вторичным, отражением. Так вместо доброты – внимание, злобы – пожатие плечами, любви – нежность, жалости – участие и т. д.

      Но во всем вторичном – он очень силен, перл, первый смычок. – Подобие во всем, ни в чем – подделка.

      NB! Ученик – Начало скрипичное и лунное. —

      О том, что в дружбе он – тот, кого любят – излишне говорить.

      – А в любви? —

      Здесь я ничего не знаю. Мой женский такт подсказывает мне, что само слово «Любовь» его – как-то – шокирует. Он, вообще боится слов – как вообще – всего явного. Призрак <и> не любят, чтобы их воплощали. Они оставляют эту роскошь за собой.

      Люби меня, как тебе угодно, но проявляй это, как удобно мне. А мне удобно так, чтобы я догадывался, но не знал. А пока слов не сказано —

      – Волевое начало? —

      Никакого. Вся прелесть и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о Вас в течение месяца / <узнает об этом месяц спустя>. – «Ах, как жалко! Если бы я знал, но я был так занят… Я не знал, что так сразу умирают»…

      Зная мировое, он, конечно, не знает бытового, а смерть такого-то числа в таком-то часу – конечно, быт. И чума быт.

      – Дым и дом. —

      Но есть у него, взамен всего, чего нет, одно: воображение. Это его сердце и душа, и ум, и дарование. Корень ясен: восприимчивость. Чуя то, что в нем видите Вы, он становится таким. Так: Дэнди, демон, баловень, архангел с трубой – он все, что Вам угодно только в тысячу раз пуще, чем хотели Вы (далее следует зачеркнутая концовка предложения: [и в такой