Мемуары. князь Адам Чарторижский

из нас, великий князь останавливался, чтобы поговорить, и выказывал нам особое расположение.

      Эти утренние встречи составляли, в некотором роде, продолжение придворных вечеров. Отношения наши с великим князем принимали с каждым днём характер всё более скрепляющегося знакомства. Весной двор переехал, как всегда, в Таврический дворец, где императрица Екатерина хотела жить более уединённо и принимала по вечерам только самое отборное общество, в котором большая часть придворных кавалеров не принимала участия, если не считать концертов, дававшихся при дворе, на которые являлись по особому приглашению.

      Великий князь продолжал ещё время от времени гулять по набережной. Однажды, при встрече со мной, он выразил сожаление, что мы видимся так редко, и приказал мне прийти к нему в Таврический дворец, предлагая погулять по саду, который он хотел показать мне. Он назначил мне день и час.

      Установилась уже настоящая весна: как бывает обыкновенно в этом климате, природа спешила наверстать потерянное время, и растительность быстро стала распускаться. Всё было покрыто зеленью и цветами.

      В назначенный день и час я отправился в Таврический дворец. Мне очень жаль, что я не записал точное число этого дня, который имел решительное влияние на бóльшую часть моей жизни и на судьбы моего Отечества. С этого дня и после этого разговора, который я хочу передать, началась моя преданность великому князю, я могу сказать, наша дружба, породившая ряд событий, счастливых и несчастных, цепь которых тянется ещё и сейчас и будет давать знать о себе в продолжение ещё многих лет.

      Как только я явился, великий князь взял меня под руку и предложил пройти в сад, желая, как он выразился, услышать моё мнение об искусстве англичанина-садовника, который сумел убрать сад с большим разнообразием и притом так, что ниоткуда нельзя было видеть конца сада, несмотря на то, что он был невелик.

      Мы обошли сад во всех направлениях, за три часа очень оживлённого, беспрерывного разговора.

      Великий князь сказал мне, что поведение моё и моего брата, наша покорность в столь тяжёлом положении, спокойствие и безразличие, с которым мы всё приняли, не придавая ничему никакого значения и не уклонившись от неприятных нам милостей, – всё это возбудило его уважение и доверие к нам. Что он сочувствовал нам, угадывал наши чувства и одобрял их, что он испытывал потребность разъяснить свой действительный образ мыслей. Что ему было невыносимо думать, что мы считаем его не тем, чем он является на самом деле. Он сказал мне тогда, что совершенно не разделяет воззрений и принципов правительства и двора, что он далеко не оправдывает политики и поведения своей бабки и порицает её принципы. Что его симпатии были на стороне Польши и её славной борьбы. Что он оплакивал её падение; что, в его глазах, Костюшко был великим человеком по своим доблестным качествам и по тому делу, которое он защищал и которое было также делом человечности и справедливости. Он признался мне, что ненавидит деспотизм везде, в какой бы форме он ни проявлялся, что любит свободу, которая, по